Политология революции

Стремительно усилившееся на протяжении 2005 года ДПНИ представляло собой своего рода «широкий фронт», куда влились все фашистские, нацистские и расистские организации. Осколки Русского национального единства, банды скинхедов, различные общества по изучению теоретического наследия Адольфа Гитлера – все эти группы находили себе достойное место в новом объединении.

В отличие от молодых коммунистов, критиковавших политическую линию Зюганова и выступавших с собственными инициативами, молодые нацисты из ДПНИ выглядели практически идеальными партнерами для руководства КПРФ, поскольку были дисциплинированны, Зюганова не критиковали, не задавали лишних вопросов и ничего не требовали, кроме возможности вести погромную агитацию на партийных мероприятиях. Даже национал-большевики Эдуарда Лимонова в этом отношении выглядели менее привлекательно.[533]

В марте 2006 года КПРФ впервые провела совместные мероприятия с ДПНИ, а на 1 мая представители ультраправых групп были официально приглашены принять участие в коммунистическом шествии. А летом идеолог ДПНИ Петр Милосердов был под давлением руководства партии введен в Центральный комитет Союза коммунистической молодежи. Для многих левых в СКМ это был «последний предел», за которым «мирное существование» с реакционерами из партийного аппарата становилось невозможно.[534]

За альянсом между КПРФ и ДПНИ стояло, разумеется, нечто большее, нежели просто взаимная симпатия или прагматичный расчет. Этот альянс вписывался в общую стратегию объединенной оппозиции, вырабатывавшуюся различными националистическими и либеральными группировками начиная с выборов 2003 года.

С одной стороны, оппозиционные либералы, прекрасно понимая узость своей социальной базы, готовы были идти на сотрудничество с националистами для того, чтобы, раскачав лодку, любой ценой добиться уступок от Путина. То, что конечным итогом такой политики станет не демократизация, а нечто прямо противоположное, никого не волновало: реальная борьба шла не по вопросу о политической свободе, а по вопросу о собственности, постепенно переходившей от старой ельцинской олигархии к бюрократическому бизнесу путинской команды. Поскольку же напрямую работать с откровенно расистскими и фашистскими организациями для либеральной оппозиции было опасно и неприлично, роль политического посредника выпадала окружению Зюганова.

С другой стороны, руководство КПРФ, стареющее и деморализованное, видело в стратегии объединенной оппозиции свой последний шанс – если не на приход к власти, то хотя бы на получение серьезной спонсорской помощи. Возникало противоречие. Публично оформить блок с либералами было невозможно без риска потерять последних сторонников. Но поскольку иной перспективы руководство не видело, то фактически именно эта политика проводилась, только не названная по имени.

Летом 2006 года, выступая на пленуме ЦК КПРФ, Зюганов вынужден был констатировать, что ряды партии стремительно редеют: «Под вопрос ставится само существование нашей партии как массовой политической организации», – заключил он. В 2005 году «естественная убыль в партии составила 21 тыс. человек»[535], а новые партбилеты получили всего 9800.

«Новый реализм» в русском стиле

Либеральная пресса постоянно сетовала на то, что оппозиция в России не хочет стать «вменяемой», представив себя «системной социал-демократической партией». Не то чтобы лидеры официальной КПРФ этого не хотели, просто у них, как жаловался журнал «Эксперт» в 2005 году, «решительно не получается».[536] Славянофильское философствование и мракобесное православное кликушество давалось им неизменно лучше, чем игра в европейскую респектабельность. Всякий раз, когда они пытались «обновиться», вдохновляющие идеи неизменно обнаруживались не в речах Тони Блэра и его европейских коллег, а в идеологическом арсенале русского фашизма.

Наиболее образованная часть российского бизнеса прекрасно сознавала, что формирующейся буржуазии нужны собственные «цивилизованные левые», без участия которых проведение правой политики становится все более затруднительным. Но подходящих кандидатур не находилось – в силу исторических и социальных условий страны. Представителям правящего класса пришлось браться за дело самим: в качестве идеолога умеренных левых выступил оказавшийся в опале у Кремля олигарх Михаил Ходорковский.

Брошенный в тюрьму после сомнительного процесса, руководитель корпорации ЮКОС, не мог не думать о возмездии. Чтобы стать полноценным политическим заключенным, Ходорковскому нужна была политическая программа. Именно славы борца за интересы трудового народа недоставало ему, дабы считаться жертвой режима не только в глазах либеральной столичной интеллигенции, но и в глазах более широких слоев населения, у которого его несчастья ничего, кроме злорадства, не вызывали.