Полицейские и провокаторы

Департамент полиции регулярно получал от Гапона доносы о состоянии дел в «Собрании». В них он лгал самозабвенно, лгал мастерски, и ему верили — от него слышали только то, что желали услышать. Его следует считать лжецом талантливым. Благодаря этому своему дару Гапон, утаив от хозяев много принципиально важного, заслужил у них редкостное доверие. В Департаменте полиции и Градоначальстве не знали об истинных настроениях рабочих, о положении, которое занимал в «Собрании» Гапон. Хозяева были уверены, что от него зависело все, что он полновластный кормчий их детища. Агенты наружного наблюдения доносили в Департамент полиции, что «Собранием» руководит священник Пересыльной тюрьмы Г. А. Гапон. Им так казалось, потому что к работе Правления и «Тайного комитета» они доступа не имели.

«И теперь уже,— писал начальник столичной охранки Л. Н. Кременецкий,— собрание русских рабочих начинает обрисовываться как благожелательный общественный элемент. К тому же оно все более начинает приобретать симпатии в разумно-частной среде русских рабочих» [452].

Рядовые члены «Собрания» всегда считали Гапона своим единственным полноправным руководителем. Ни его связь с Департаментом полиции, ни разногласия с членами Правления им известны не были. Рабочим импонировало, что во главе их организации стоит молодой красивый священник с горящими глазами, что говорит он привычно и просто, на понятном им языке. Они сызмальства привыкли с уважением слушать и слушаться священников. Гапон не возбуждал в них никаких сомнений в праве главенства над ними. Он был их человеком, не то что интеллигенты из политических партий,— опрятные, холеные, как хозяева их фабрик. Невольно всплывал вопрос: им-то что здесь надо с их замысловатыми призывами? А коли на такой вопрос получить понятный ответ непросто, к интеллигентам относились с недоверием и антипатией.

В течение всего 1904 года Гапон регулярно получал в Департаменте полиции деньги на расширение и нормальное функционирование «Собрания». Ему открыто покровительствовали Плеве, митрополит Антоний, петербургский градоначальник И. А. Фуллон. Популярность Гапона и «Собрания» непрерывно росла. В июле 1904 года вождь московских черносотенцев В. А. Грингмут искал с ним встречи в Петербурге и приглашал посетить Москву, его петербургский коллега глава столичных черносотенцев А. И. Дубровин также пытался наладить контакт с Гапоном и «Собранием». Все это не могло оставаться не замеченным членами «Тайного комитета», и они ему не доверяли. «За ним все время следили,— писал Павлов,— и в смысле тактики не только ставили ему препятствия, но часто категорически требовали идти совсем по другим путям и заставляли его подчиняться. Все это было основано на недоверии к нему» [453].

Назначение князя П. Д. Святополк-Мирского министром внутренних дел вместо убитого Плеве внесло заметное оживление в общественную жизнь столицы. В сравнении со своим предшественником он считался человеком прогрессивным. Император обещал ему некоторые конституционные преобразования — таково было условие Святополк-Мирского при получении им поста министра внутренних дел. Он давно понимал, что реформы необходимы. Еще в 1901 году, зная о невыносимых условиях жизни рабочих, Святополк-Мирский писал: «Я не могу не отметить, что в самой жизни рабочих есть немало условий, облегчающих пропагандистам их разрушительную деятельность» [454].

6—9 ноября 1904 года в Петербурге состоялся съезд земских и городских деятелей. То, что при Плеве делалось конспиративно, Святополк-Мирский разрешил открыто.

«В это время начались земские петиции,— вспоминал А. Е. Карелин,— мы читали их, обсуждали и стали говорить с Талоном, не пора ли, мол, и нам, рабочим, выступить с петицией самостоятельно. Он отказывался.

Сошлись в то время мы с интеллигентами — Прокоповичем, Кусковой, Богучарским и еще двумя какими-то женщинами. Просили Кузина привести их. Он привел, и вот в начале ноября, в субботу, четверо нас — я, Кузин, Варнашев и Васильев и эти интеллигенты сошлись у Гапона. (...)

Князь П. Д. Святополк-Мирский

Вот тогда-то на этом собрании Гапон объявил свою петицию. Интеллигенты были очень сильно поражены и сознались, что это было лучше их программы, шире» [455].

Гапон прочиїал «интеллигентам» политические и экономические требования «Собрания» к правительству, написанные им еще в марте 1904 года и одобренные Карелиным, Кузиным, Васильевым и Варнашевым. Один из первых исследователей истории текста петиции А. А. Шилов, назвал эти требования «Программой пяти». Он считал их первым вариантом петиции[456], которую рабочие впоследствии намеревались передать царю.

Обнародовать тогда петицию, или «царскую хартию», как называл ее автор, Гапон не пожелал, говорил, «что если бы обстоятельства могли сложиться таким образом, чтобы депутация от рабочих могла явиться непосредственно к царю, то, принимая во внимание психологию момента, таким шагом можно было бы достигнуть многого» [457].