Полицейский

— Клиента тебе отдаю, с которого много пользы мог бы поиметь. — Да не тяни ты.

— Франков у него много. Я все скупить не смогу, так вот он теперь в кафе «Бом» на Тверской обретается. Там сбрасывает, я ему наколку дал.

Сабан не прощаясь вышел. Фролов запер за ним дверь, вошел в другую комнату, где аппарат телефонный стоял. — Барышня, мне 22-345. — Да, — раздалось на том конце провода. — Кто у аппарата? — Литвин. — Передайте Бахтину, что гость был. — Давно? — Только что ушел.

Рано утром в ЧК готовили Чечеля к «новой жизни». Специально гримера из уголовно-розыскной милиции вызвали. Его одевали и так, и эдак. Наконец остановились на английском пиджачном костюме и касторовой шубе с шалевым воротником из бобра. Подобрали такую же шапку. Бахтин, Манцев и Мартынов внимательно оглядели Чечеля. — Вроде ничего. А? — сказал Манцев.

— Как вам, Александр Петрович? — поинтересовался Мартынов. — Чего-то не хватает. Чего-то не хватает. Бахтин, как театральный режиссер, рассматривал Чечеля. — Василий Борисович, снимите-ка шубу. Бахтин взглянул и хлопнул себя по лбу.

— Понял. Федор Яковлевич, Василий Николаевич, часы золотые нужны и перстень. Но дорогие.

— Ох, подведете вы нас под монастырь, Александр Петрович, — засмеялся Манцев, — но что делать. Добудем. А где же дама?

— Это по моей части. — Мартынов встал, вышел за дверь.

Все с нетерпением ждали. Наконец дверь распахнулась, и на пороге появилась прелестная женщина, закутанная в черно-бурый мех. Маленькая шапочка чудом держалась на пепельных волосах, глаза были пронзительно синими. — Вот это да, — сказал Чечель.

— Интересно, — Манцев встал, подошел к даме. — Откуда в наших суровых стенах такое чудо?

— Знакомьтесь, это наш товарищ Нина, она работает в ИНО.

— Ну, теперь все готово. — Манцев довольно потер руки. — Александр Петрович, начинайте инструктаж.

Странное это было кафе — «Бом». Воздух в нем слоистый от табачного дыма, стены давно свой цвет потеряли, размазаны, расписаны, заклеены обрывками афиш. Народа в нем всегда полно. Актеры, журналисты, писатели, поэты, сторонники различных фракций и так, праздные, бездельные люди, которых так много развелось в Москве. Сюда приходят поговорить, узнать новости, посплетничать или просто побывать на людях. Поэты сюда приходят вечером, тогда чтение стихов, споры, гвалт. Сейчас на пустой сцене гармонист в расшитой борчатке играет старые вальсы и романсы. Хорошо играет. Голос гармошки, резковато-нежный, щемящий, заполняет зал воспоминаниями о прошлом: о покое, стабильности, сытости, счастье. Люди Сабана сидели в углу с утра. В кафе ничего не подавали, кроме горького, как хинин, желудевого кофе с сахарином, да странных булочек из темной муки с повидлом, которые здесь именовались пирожными. Но у бандитов все всегда было с собой: и спирт, и окорок, и хлеб пшеничный. В другом конце зала сидел Хряк, он уныло глотал бурду, именуемую кофе, и жевал пирожное. Правда, и ему спиртяги перепало и теперь он мучительно думал, где найти еще выпить. Внезапно зал затих. Даже гармонь словно поперхнулась. В кафе вошла дама редкой красоты, в черно-бурой шубе, следом за ней роскошно одетый господин. Они сели за стол, мужчина достал из кармана бутылку «Бенедиктина» и разлил в чашки. Дама отхлебнула, устало взяла папироску и равнодушно поглядела в зал. В ее огромных синих глазах была одна только скука и презрение ко всем этим дурно одетым, суетящимся людям. Хряк встал, вынул из кармана платок, вытер лоб и пошел к выходу.

— Он, — сказал Семен, — здесь он командовал, и все бандиты подчинялись ему.

— Возьмем, больно уж одежда богатая, — сплюнул на пол Пашка Сучок.

— Нет, его пасти надо. Пусть приведет нас к кассе своей. Смотри, смотри.

К столу Чечеля подбежал маленький юркий человек и положил сверток. Чечель вынул пачку франков и протянул человечку. И тот исчез, словно растаял.

— Глянь-ка, — заржал Семен, — валюту сбросил. Ну и жох парень.

А Чечель встал, взял подружку-даму, и они вышли.

Уже смеркалось, но на Тверской было людно. Барский вид Чечеля и его дамы резко контрастировал с убогой толпой. — Они идут за нами, — сказала Нина. — А вы боитесь? — У меня в муфте браунинг. — Я думаю, пока до этого не дойдет.

Они перешли Страстную площадь, прошли мимо заколоченного Елисеевского и свернули в Козицкий. Потом на Дмитровку. А вот и Столешников.

— На лошадок пошли, — обрадовался Семен, — телефонируй Сабану, пусть приезжает.

Чечель и Нина вошли в дверь столовой. Обычной нынешней обжорки, где кормили овсяной кашей и почему-то пахло тухлым мясом. Мимо раздевалки свернули к двери. — Куда-с? — словно из стены вырос человек.

— На лошадок. — Чечель протянул ему сотенную ассигнацию. — Прошу-с. — Человек открыл дверь.

Они поднялись на второй этаж. Опять дверь, со звонком. Чечель повернул его три раза. Из распахнувшейся двери на темную лестницу вырвался свет и веселые голоса. Швейцар в ливрее, фуражке в галунах, получив мзду, принял их пальто бережно, словно они из фарфора сделаны. — Прошу-с, господа.