Полицейский

Но все же надо историю с Рубиным прикрывать хитро. Белецкий вызвал столоначальника Никонова.

— Скажите, Виктор Георгиевич, что сделано по распоряжению генерала Джунковского. Как я помню, государь пожаловал надворному советнику Бахтину следующий чин?

— Именно так, ваше превосходительство. Чин пожалован, но необходимо подобрать должность.

— А что у Маршалка в Москве, уже есть помощник? — Пока нет.

— Вот и подготовьте приказ о переводе надворного советника Бахтина…

— Прошу прощения, ваше превосходительство, коллежского советника.

— Именно, так подготовьте приказ о переводе в Москву. Что с Филипповым?

— Указ подписан, он выходит в отставку с чином и пенсией действительно статского советника.

— Прекрасно. Бахтина завтра к шести вечера ко мне. — Слушаюсь.

Бахтин ушел с работы и дома закурил, не раздеваясь поднял трубку «Эриксона», услышал голос телефонистки и сказал: — Барышня, пожалуйста 86-24.

— Повторите, — пропел мелодичный голос в трубке.

— 86-24, — уже спокойным, служебным даже тоном произнес он. — Соединяю.

Сколько длилась эта операция на телефонной станции? Секунду, две, десять?

Да нет, пять лет с хвостиком соединялись упругие провода и медные клеммы. Бесконечное количество дней и ночей тоски и одиночества. — Слушаю вас.

Ленин голос не изменился, он был таким же, как в день их последнего свидания. — Слушаю вас. — Это я, Лена, — выдавил Бахтин. — Саша, милый, ты где? — Дома. — Я сейчас приеду.

Все. Сначала время остановилось. Потом помчалось вспять через несчастливо прожитые годы, через неудачи и разочарования, обратно к зыбкому его счастью.

И звонил телефон, и скреблась в дверь комнаты кошка Луша, и ушла, аккуратно прикрыв дверь, Мария Сергеевна.

Все. Не было сегодня. Было только далекое вчера. И они любили друг друга. Ненасытно и жадно. Так как точно знали, что у них не будет завтра.

Бахтин курил, сидя на кровати, и глядел, как Лена, не стесняясь своей наготы, причесывалась перед большим зеркалом. Его когда-то Бахтин купил специально для нее.

Обнаженное тело женщины было необыкновенно прекрасным, и Бахтину казалось, что от него исходит и наполняет комнату теплый и яркий свет.

— Саша, милый. — Лена опустила руку с гребнем. — Я уезжаю. — Куда?

— В Москву. Мужа переводят начальником Московского удельного округа. — Чем же он провинился?

— Не знаю. Но мы уезжаем завтра. Саша, два дня назад у нас был Белецкий… — Вот как.

— Саша, как я понимаю, он к тебе очень хорошо относится. — Почему ты решила? — Саша, он мне сказал, что у тебя неприятности. — У меня?

— Да. В двенадцатом году ты был в Париже и там в кабачке предупредил социалистов о каком-то полицейском деле. Так один из них донес на тебя в московскую охранку, он стал, как это у вас называется… — Агентом.

— Да. Саша, он хочет еще что-то у тебя выпытать. Ты правда предупредил их?

Вот оно что! Значит, или Митя, или его дружок начали дуть Мартынову. И вдруг словно холодом залило сердце. Лена и Белецкий. Лена, а может быть? Нет, невозможно. Но внутри его вновь проснулся кто-то другой. Злой и осторожный.

И тот другой сказал: «Как невозможно? Политохрана вербует самых разных людей». Неужели Лена? — Нет, милая, это ложь.

— Я так и думала. Но знай, что такой донос есть.

Они простились, и расставание их было не таким, как встреча. Бахтин не мог переломить себя. Слишком огрубел он за годы работы в полиции. Слишком осторожным стал.

И оставшись один, он думал о том, что невозможно войти дважды в одну реку. Он вспоминал Ленино платье, ее драгоценности, манеры, даже пришедшую за эти годы опытность в постели, опытность женщины, имевшей любовников; и понимал, что к нему пришла другая, совсем другая женщина.

Это не расстроило его. Воспоминания о первой любви остались в щемящем прошлом. А женщина, только что закрывшая дверь его квартиры, была похожа на Лену Глебову, но все-таки не она.

Рубин и Усов ждали Козлова на Фуршадской, в квартире Усова.

Когда-то Дмитрий Львович Рубинштейн в застолье пошутил:

— Ты, Гриша, живешь на одной улице с Департаментом полиции, а поверенный твой напротив Отдельного корпуса жандармов.

На Фонтанку Рубин не заезжал. Остерегся. Кто его знает, Бахтина этого, может, он там засаду оставил.

Лимон был всегда налетчиком удачливым. И все потому, что осторожность никогда не покидала его.

В отличие от многих своих коллег в Одессе, он после хорошего дела не начинал безумствовать по кабакам, а уезжал из города куда-нибудь в тихую Керчь или Скадовск, где и отлеживался несколько месяцев. А деньги тратил не на баб и костюмы, а вкладывал в дело.

Вот и сегодня захотелось ему уехать в тихую Керчь. Погонять шары в бильярдной, попить сладкого вина, поговорить в кафе с рыботорговцами и коммивояжерами о ценах на улов и видах на торговлю конфекцией.

Никогда еще опасность не была столь реальной и ощутимой.

Рубин в своей любимой позе — руки глубоко в карманах бриджей — бегал по пушистому ковру гостиной.

— Да не мельтеши, ты, Гриша! — Усов, отдуваясь, пил зельтерскую воду. — У меня после поезда в голове мерцание.

— Не после поезда, а после коньяка, который ты жрал с этим полковником. Похмелись. — И то дело.