Полицейский из библиотеки

Мы шли пешком до самого ее дома. По дороге мы никого не встретили и это, вероятно, к лучшему. Моя одежда вся была в земле и шелковистых волосках от кукурузы, моя сорочка выбилась, галстук комком торчал в заднем кармане, его конец болтался сзади, как хвост, и я болезненно ощущал любое прикосновение одежды. А вот она — она выглядела спокойной и свежей, как фруктовая вода с мороженым в стакане где-нибудь в аптеке-закусочной. Волосок к волоску. На туфлях — ни пылинки, на юбке — ни одного волоска от кукурузы.

Мы подошли к дому, и пока я осматривал его, стараясь решить, сколько краски пойдет на него, она принесла мне чего-то выпить в высоком стакане. В нем была соломинка и веточка мяты. Я думал, что это чай со льдом, пока не отхлебнул. Это было неразбавленное шотландское виски.

— О, боже мой! — сказал я, с трудом переводя дух. — Тебе что, не нравится это? — спрашивает она меня, а сама улыбается с этой ее издевочкой. — Может быть, ты бы предпочел кофе со льдом?

Тогда я говорю: „Да, я хочу кофе“. Но я не просто хотел его. Он мне был необходим. Я пытался не пить в середине дня в те времена, потому что так делают алкоголики. Но на этом пришлось поставить точку. С того времени, как я узнал ее, я пил почти в любое время дня и каждый день. Для меня последние два с половиной года, пока Айк был Президентом, были долгой пьянкой.

Пока я красил ее дом — я делал все, что она мне давала, когда у меня была возможность, — она привыкала к работе в библиотеке. Мистер Лэвин принял ее на работу как только у нее начались нелады и поставил ее руководить Детской библиотекой. Я обычно ходил туда при первой возможности, а их было много, так как я нигде не состоял на работе, и ни от кого не зависел. Когда мистер Лэвин стал говорить, что я провожу там много времени, я пообещал бесплатно сделать внутреннюю покраску библиотеки. Тогда он разрешил мне приходить и уходить сколько угодно. Аделия говорила мне, что так оно и будет, и она была права — как всегда.

— У меня нет четких воспоминаний о том времени, которое я провел, совершенно плененный ею, именно так, ослепленный мужчина, живущий в плену у женщины, которая по настоящему-то и не была женщиной. И это не какие-нибудь провалы, которые иногда бывают у пьющих. Это было желание забыть то, что уже случилось. Поэтому то, что у меня осталось, так это разрозненные воспоминания, но которые выстроились в какую-то цепочку, как те острова в Тихом океане. Архипелаги, или как они там называются.

— Я помню, как примерно за месяц до смерти мистера Лэвина, она повесила на двери детской комнаты большой плакат с „Красной Шапочкой“, и помню как она взяла одного мальчугана за руку и повела его к ней. „Видишь эту маленькую девочку?“ — спросила она. „Да“, — говорит он. „Ты знаешь, почему этот Злодей сейчас съест ее?“ — спрашивает Аделия. „Нет“, отвечает малыш, и при этом его квадратные глаза посерьезнели и наполнились слезами. „Потому что он позабыл вовремя вернуть в библиотеку книгу“, говорит она. „Ведь ты никогда так не поступишь, Вилли?“ — „Нет, никогда“, — отвечает малыш, а Аделия говорит: „Лучше не надо“. И потом она повела его в Детскую на „Час сказки“, все еще держа его за руку.

Тот ребенок — это был Вилли Клеммарт, которого убили во Вьетнаме, оглянулся назад, туда, где я стоял на лесах с кистью в руке, и я прочитал его взгляд, как газетный заголовок: „Спасите меня от нее“, — говорили его глаза. „Ну, пожалуйста, мистер Дункан“. Но разве я мог? Я сам не мог спастись.

Дейв вынул откуда-то из глубины заднего кармана чистый, но очень мятый пестрый носовой платок и сильно высморкался.

— Мистер Лэвин сначала думал, что Аделия — человек добродушный, но скоро он был о ней другого мнения. Примерно за неделю до его смерти у них началась кошмарная ссора из-за этого плаката с „Красной Шапочкой“. Она ему с самого начала не понравилась. Может быть, он не очень хорошо представлял, что происходит во время „Часа сказки“ — об этом впереди — но он не был полным слепцом. Он видел, как дети смотрели на эту картинку. В конце концов он попросил ее снять это. Вот тогда и началась ссора.

Я слышал не все, потому что был на лесах, намного выше их, и акустика там плохая, но кое-что я расслышал. Он сказал что-то о запугивании детей или, может быть, травмировании — слова очень похожи, а она ответила чтото вроде того, что это ей очень помогало „подавлять в себе зверя“, как она выразилась. Она называла это инструментом воспитания, наподобие палки из пекана.

Но он настоял на своем, ив конце концов ей пришлось ее снять. И в ту ночь, у себя дома она напоминала тигра в зоопарке после того, как ребенок весь день тыкал ему в бока палкой. Она ходила длинными шагами взад и вперед по комнате, совершенно раздетая, разметав волосы по спине.