Полиция Гирты (СИ)

Мариса повернула к нему свое мокрое, залитое водой лицо. По ее губам пробежала одновременно горькая, мрачная и насмешливая улыбка.

— Я не хочу — тут же снова став печальной, ответила она ему коротко и прибавила, пояснив — не хочу возвращаться в ту квартиру.

— Бог с тобой, пойдем ко мне — устало кивнул он ей.

Когда они дошли до дома детектива, было уже не меньше часа ночи.

— У вас все нормально? — открыв им дверь, спросил консьерж, что еще полчаса назад по очереди выпускал их обоих на улицу, под ливень. Здесь, в доме, за тяжелыми дверями и толстыми стенами, с непогоды было как-то по-особенному уютно и тихо. Пахло крепким, до чифиря, заваренным чаем и дымом. Самовар с изогнутой трубой, уходящей в стену, был растоплен так, что грел не хуже печки. Душная керосиновая лампа с рефлектором горела в комнате на столе. Худощавый нескладный старик в огромных минусовых очках, какой-то друг или знакомый консьержа, сидел напротив стола в кресле качалке, вытянув шею, выглядывал в коридор — кто еще там пришел в такое позднее время. На столе перед ним стояли шахматы, в которые они с дежурным по парадной играли ночи напролет, коротая часы, утоляя старческую бессонницу своими загадочными разговорами о прошедших днях, умерших людях и каких-то неизвестных даже Вертуре книгах.

Дождь на улице, казалось, стал еще сильней. Все чаще, но все равно как-то необычайно редко для настоящей грозы, сверкали синие вспышки. Через полукруглое окошко над парадной дверью озаряли высокий арочный холл и узкую лестницу.

— По погодке и развлечения — мрачно кивнул, ответил вахтеру детектив, демонстрируя текущую ручьями с мокрого плаща воду. Мариса, что также как и Вертура промокла насквозь, важно кивнула в знак согласия с ним.

Они поднялись в комнату, заперли на засов дверь.

— Вот, возьми, переоденься. Простынешь — доставая из шкафа какую-то старую одежду передал ворох Марисе детектив.

— Сам-то весь насквозь — снимая мокрый плащ и отжимая из него воду прямо на пол у двери, кивнула она ему с горестной улыбкой.

— Твоими стараниями — с укоризной ответил он ей.

Он подкинул дров в печь, раскрыл поддувало, чтобы горело как можно жарче, достал из шкафа все пледы и одеяла, мантии и плащи. Положил их на пол, сел, на них, протянул замерзшее ноги к огню, надел свои старые изодранные рубаху и штаны, в которых приехал в Гирту, укрыл плечи одеялом с постели. Мариса села рядом с ним. Она переоделась в строгую белую рубашку и черные широкие штаны со складками, что по словам Фанкиля остались тут еще от Адама Роместальдуса, были ей коротки и едва закрывали колени. Тоже накинула на себя какой-то колючий, неопределенного серого цвета шерстяной плед. Вертура обнял ее за плечо, поцеловал в мокрые волосы на виске, она прижалась к его боку и уставилась в огонь за матовой дверцей печки. Так они сидели минуту или две, пока она не заговорила.

— Я знаю что то думаешь обо мне… — глядя на пляшущие языки пламени, сказала она серьезно, тревожно и тихо, тщательно расставляя слова, словно пытаясь подобрать самые точные фразы и выражения — все что ты слышал, это правда. Но я расскажу тебе. Расскажу не только потому что не хочу возвращаться в тот дом и мне некуда больше идти… А потому что ты должен знать кто я на самом деле… Я расскажу тебе все, и ты будешь в полном праве осудить меня, выгнать из своего дома, заколоть мечом, избить или передать полиции, потому что я действительно та самая лживая лицемерная мразь, как все говорят обо мне, и я действительно повинна в тех смертях и не только в них… Я уже не верю людям. Я видела много дряни от тех, кого все считали благородными и честными, без страха и упрека, почти что святыми, кто под ловкой лицемерной маской творил беззакония, предавал, приносил людям страдания и смерть. Я каждый день вижу продажных чиновников и полицейских, что делают честные глаза и лица, отчитываются о том, как они стараются, а на деле только набивают свои карманы и творят беспредел и я сама же пишу эти лживые заказные заметки и статьи… Ты сам все это видишь, это происходит повсеместно… Я смотрю на всю эту дрянь и даже не уверена, могу ли даже после всего, что случилось доверять вообще кому-либо, но это уже не важно. Я не могу так больше жить. Уже четыре года как я не была в церкви. Я боюсь исповедоваться в том, что я сделала и продолжаю делать, но все равно все винят меня, все догадываются… Просто выслушай меня, быть может, если я расскажу тебе все это, мне самой станет легче. Выслушай, а потом можешь заколоть меня и сбросить в Керну, или сдать под суд, который, когда откроется истина, уже не будет столь снисходителен ко мне. И они будут правы, если присудят мне самую страшную смерть, потому что я сама знаю, что иной участи я не заслужила.

Выговорившись, она сделала долгую паузу. Вертура еще крепче обнял ее за плечи и взял за руку. Она только печально и скептически покачала головой в ответ на его жест и, решившись, произнесла.