Полиция Российской империи

Тем не менее я никак не мог освоиться с мыслью об отправлении священника с городовым, и мое смущение еще более усиливалось неотступной просьбой священника пощадить его сан и карьеру, так как появление его в академии с городовым и объяснение в официальной бумаге случившегося с ним равносильно исключению его из академии, а о дальнейшей его участи и подумать страшно. Да, для меня все это было действительно страшно, и я обратился к помощнику пристава с просьбою, как бы облегчить участь священника и нельзя ли было обратиться за этим к приставу, но помощник тоже хладнокровно возразил, что об этом и говорить не стоит; пристав своего приказания не изменит, и оное должно быть в точности исполнено. Не будучи в силах помочь священнику и думая, что помощник более восчувствует положение священника, когда ему самому придется исполнить нравственную казнь над ним, сославшись на какое-то дело, я попросил помощника написать бумагу ректору и отослать священника, но помощник, ничтоже сумняся, также не поведя бровью, написал бумагу, позвал городового и приказал ему доставить священника по назначению. До сего времени без содрогания не могу вспомнить о такой жестокости.

Еще образчик петербургско-полицейских нравов. Было такое правило, по которому для уменьшения не зарегистрированной проституции, а стало быть и для уменьшения заражения, по праздничным дням околоточные надзиратели обходили трактиры и забирали в них парочки, наводившие на блюстителей предположение, что парочки эти любовники между собою. Сколько здесь происходило безобразий, одному Богу известно, а вот одно безобразие, мною наблюдавшееся. Сижу я по обыкновению в воскресенье вечером в управлении участка и в 1 1 часов замечаю появление городовых с разными лицами, преимущественно женщинами (забирали в трактирах только женщин в предупреждение скандалов в участке); городовые сдали их дежурному околоточному надзирателю и сами удалились. Я не мог сообразить, что это за прием, спросить же казалось неловким, чтобы не обнаружить своего незнания порядков, почему ждал выяснения, и вскоре дело выяснилось отчаянным воплем девушки, приведенной городовым. Услышав этот невыносимый вопль, я спросил у городового, за что он привел девушку, и получил в ответ: «Г. околоточный велел доставить, в трактире они задержали ее». — «Что же она там сделала?» — «С мужчиной значит была», — решил городовой. По заведенному тогда порядку, все околоточные должны были являться в участок с рапортом в 12 час. ночи, т. е. после запора всех питейных заведений, и потому я решил ждать околоточного, приславшего женщину, чтобы спросить у него о причине задержания ее.

Но все отчаяннее и навзрыд плакавшая девушка высказывала, что она ни в чем дурном неповинна, что по неопытности согласилась пойти в трактир с своим знакомым, что она служит у господ, и когда те узнают о бытности ее в трактире и в участке, то откажут от места, и она — пропащая девушка.

Мне казалось, что несчастная попалась в первый раз, иначе и не убивалась бы она так сильно, что горе ее искренно, и я с нетерпением ждал околоточного, чтобы расспросить его о деле и скорее отпустить девушку, так как выносить ее терзаний было невозможно.

Прибыл околоточный и доложил мне, что девушку он задержал в трактире за разврат, и что она подлежит отправлению во врачебно-полицейский комитет для выдачи ей так называемого желтого билета. Вот так штука! «Как же так, — думал я, — околоточный решает бесповоротно дело о разврате девушки?» Такую мысль я высказал околоточному, а он преспокойно ответил, что в комитете ее освидетельствуют, и если она окажется непорочную, то и отпустят.

Ответ околоточного мало удовлетворил меня и вовсе не утешил девушку, когда я объяснил ей, что ее ожидает, но напротив, мое объяснение привело несчастную в невыразимое отчаяние. Удрученный ее терзаниями, я готов был сейчас же отпустить жертву, но сделать этого не мог, опасаясь, чтобы околоточный, обидевшись за непризнание его авторитета, не доложил приставу. При таком обороте дела меня обвинили бы чуть ли не в нигилизме, такие примеры я уже слышал, и потому воздержался и должен был отправить девушку в часть до утра, утешая себя надеждой, что утром, быть может, мне удастся уговорить помощника пристава освободить девушку. Пришло утро, доставили из части всех ночевавших в ней, в том числе и подозревавшуюся в разврате девушку: она уже потеряла способность плакать и только немощно просила об освобождении. Попробовал было я замолвить слово помощнику, но тот, страшно боясь пристава, и подумать не мог о такой вольности и с полным усердием написал бумагу и отослал будущую обладательницу желтого билета в ужасный комитет.