Полиция Российской империи

Был еще случай, который привожу для показания, каким подозрениям приходится подвергаться полицейским чинам.

Поселился у меня в участке, в меблированных комнатах, в доме на углу Невского и Литейного проспектов, приехавший из провинции присяжный поверенный, не помню фамилии, и вскоре сошел с ума.

По заявлению хозяйки меблированных комнат, рехнувшийся юрист был отправлен в дом умалишенных, а имущество его, состоявшее из незначительных вещей, было описано местным околоточным и сдано хозяйке на хранение; небольшие же деньги были оставлены при больном на случай необходимых расходов.

Через несколько времени сумасшествие прошло, и жилец возвратился в свою комнату; имущество его было проверено им по описи, все оказалось налицо, и он вступил во владение им, а при совершении этой процедуры местный околоточный надзиратель вручил присяжному поверенному присланные ему из провинции 3 р. с копейками, и, казалось, тем дело и должно бы кончиться, но не окончилось оно.

Спустя неделю или более, получил я телеграмму от генерал-майора Козлова (дело было при Трепове), приглашавшего меня к себе немедленно и со входящим моим журналом. Встревоженный, забрав с собою журнал, я поспешил на вызов, и Козлов, встретив меня с испытующим взглядом, крайне подозрительно, предложил мне вопрос:

— Живет ли у вас в участке такой-то присяжный поверенный?

— Живет, — был ответ.

— Поступали ли на его имя какие-либо деньги?

— Поступали, — и, открыв журнал, я показал статью, в которой были записаны упомянутые 3 рубля.

Козлов саркастически улыбнулся и заметил, что не о 3-х рублях речь идет, а о тысячах:

— Ему было прислано из провинции 5000 рублей, и деньги эти ему не выданы, — заключил добродушный Александр Александрович.

— Значит, он еще находится в умопомешательстве или вновь с ума сошел, — сказал я Козлову с оттенком негодования.

— Кто сума сошел? — спросил Козлов.

— Да тот, о ком вы изволите спрашивать меня; он, месяц с небольшим тому назад, был отправлен в сумасшедший дом, недавно из него вышел; ему были вручены 3 рубля, полученные на его имя из провинции во время болезни; ему, должно быть, померещилось, что не 3 рубля, а 5 тысяч должны были ему прислать; вот и причина его полоумной жалобы.

Тогда Козлов подал мне просьбу присяжного поверенного, сказав:

— Вот что он пишет.

Просьба была адресована наследнику цесаревичу (удивительное и замечательное явление, что в то время — в 1877 г., было в моде писание просьб и жалоб на имя цесаревича), и в ней говорилось, что «полиция всегда, везде и повсюду занимается обиранием граждан, и вот это обирание совершил-де и пристав 2-го участка Литейной части, вручив мол мне 3 рубля, а 4997 рублей оставил у себя, и потому, — писалось больным человеком, — взгляните оком милосердия, смирите того пристава и прикажите ему доставить мне деньги, оставленные им в свою пользу».

Приказав мне написать объяснение на жалобу и прислать ему, Козлов, вполне убедившийся моими доводами, поручил мне вызвать в участок жалобщика и объяснить ему ошибочность обвинения, что я и сделал, возвратившись домой.

Оказалось, что нет дыма без огня, а в болезненном уме являются и болезненные представления. Вызванный мною присяжный поверенный начал со мною разговор сурово и недоверчиво-враждебно, но после некоторого знакомства с моими воззрениями, как и подобает тронутому уму, просветлел, впал в откровенный дружеский тон и так объяснил основание своей жалобы.

— Мне — говорил он, — действительно следует больше 3-х рублей, и я мог думать, что получу остальные впоследствии, или разъяснение о причине невысылки мне денег, но, идучи после моей болезни по Невскому проспекту, я увидел, как на паре серых, под синими сетками, ехал полицейский пристав с дочкой, и мне пришла мысль: откуда у пристава деньги на такую роскошь?! Очевидно грабит. Вот и мои денежки, вероятно, сидят у пристава!

Рассказчик кончил тем, что извинился предо мною, сознал, что нельзя всех одной меркой мерить, и с тех пор сделался крайне внимателен со мною при встречах.

Должность пристава в Петербурге требует от человека, кроме всех иных качеств, о которых я уже говорил, еще особенной сдержанности; при отсутствии этой необходимой черты придется ежедневно нарываться на разные неприятности, влекущие в конце концов к оставлению службы. Много нужно иметь силы душевной, чтобы превозмочь подчас справедливо возмущающееся чувство достоинства, и вся эта ломка своего характера в конец расстраивает нервы, разрушает здоровье, и полицейский чиновник, долго прослуживший в Петербурге на ответственных должностях, если и уцелеет, то едва ли будет пригоден для какой-либо иной деятельности. Даже жизнь спокойная, без забот и треволнений, не будет доставлять удовлетворения, потому что потеряно равновесие в душевном мире.