Полюби меня такой

В кабинете ложусь на кушетку, спуская брюки и задирая майку. Холодный гель покрывает живот, вызывая табун мурашек. Прохладный ветерок из приоткрытой двери проходит по голому животу. Скорее всего вернулась мама и я не отрываясь смотрю на монитор, в котором различаю маленькую фасолинку с пульсирующей серединкой. Врач что-то говорит, но я его не слышу. Я вся там, в моём малыше, пытаюсь рассмотреть хоть что-то, напоминающее ребёнка. Но срок слишком маленький и на экране всего лишь пульсирующее пятнышко. Мама садиться рядом на стул, берёт меня за руку, и я понимаю, что это не мама. Медленно перевожу взгляд с монитора на сидящего рядом и сердце останавливается, делает кульбит и с грохотом проваливается в живот.

— Джейк, — шепчу, не веря своим глазам. Закрываю их, зажмурившись сильно, сильно, трясу головой, чтобы проснуться, боюсь открыть и обнаружить пустой стул.

— Мариш. Я вернулся. Навсегда, — шепчет мираж или сон, и темнота засасывает меня, отключая от этой реальности.

В сознание проникают какие-то крики, цепляя и вытягивая меня наружу. Оказываю слабое сопротивление, но душа с остервенением цепляется за крик.

— Вы что?! Совсем сдурели, Максим Валерьевич?! — узнаю голос Бориса Евгеньевича. Всегда спокойный, уравновешенный, сейчас слишком взбешён. Первый раз слышу, как он орёт. Это даже завораживает. Какой сильный голос. — Вы не можете своих женщин уберечь от стресса?! Я жену вижу реже, чем вашу семейку! Может вам сюда переехать?! Зачем тратить время и силы на дорогу?! Живите здесь, под капельницами и скальпелем!

— Борис Евгеньевич, ну что вы так нервничаете? — успокаивает его Макс. — Подумаешь, Марина сознание от счастья потеряла? Вы же ей сами советовали окружить себя позитивом. Вот. Окружаем.

— Может будете окружать в не стен моей больницы? — немного спокойнее отзывается врач. — Я с вами инфаркт заработаю, или инсульт. Всё. Сейчас витаминки прокапаем, и забирайте свой позитив домой, а ко мне не раньше следующего планового осмотра. Карина! Поставь капельницу Марине Денисовне! Срочно!

Удаляющиеся шаги глухо отзываются в голове. Осматриваюсь и натыкаюсь на Джейка, замершего рядом на стуле. Кислород обжигает лёгкие, растекаясь лавой по груди, сжирая сердце в пламени. Не могу пошевелиться, парализовало мышцы и связки. Глаза щиплет от подступающих слёз и боли. Обида рвёт изнутри, а радость прижимает к кровати.

— Мариш, любимая, я вернулся к тебе, к вам, — берёт руку, покрывая невесомыми поцелуями, простреливающими меня зарядами тока.

— Зачем? — продираю комок в горле. — Зачем ты вернулся? Экзотики захотелось? Надоели американские красотки?

— Мариш, ты всё неправильно поняла, — умоляюще смотрит на меня. — Я всё объясню, дома.

— Объяснишь какой ты придурок?! — голос прорезается, набирая силу от возмущения. — Я и так вижу, без твоих объяснений! Устал в американского ловеласа играть?! К русской размеренности потянуло?! Ты опоздал, Джейк! Я больше тебя не жду! Я не хочу тебя видеть и слышать! Уходи!

— Мариш, не прогоняй, — умоляет он, сползая на колени. — Я жить без тебя не могу!

— Уходи, Джейк! — выдёргиваю руку. — Я больше не твоя!

— Джейк! Оставь её! — в палату врывается мама. — Уйди по-хорошему! Не доводи до греха!

Он поднимается с коленей и тяжелой поступью выходит за дверь. Мама занимает его место и тоже хватает меня за руку. Моя рука сегодня очень востребована. Не хватает Макса, мнущего её здоровенными ручищами.

— Доченька, только не волнуйся, — перемещает руку на живот. — Помни о пузике. Ему нельзя нервничать. Сейчас витамины прокапаем и заберу тебя домой. А этих америкашек со свету успеем сжить. Потом. Дома.

Умеет мама успокоить. Вроде ничего особенного не сказала, а тёплое спокойствие обволакивает и тело, и душу. Остаётся полежать часочек под капельницей и домой, под защиту комнаты. По дороге собираем все вечерние пробки. Джейк исчез из клиники в неизвестном направление, и душу начинает травить тревога. Знаю-же, что прощу, приму и буду любить, но зачем-то оттолкнула, прогнала. К концу дороги изматываю себя окончательно. Сердце кричит — прости, разум шипит — отомсти. Домой захожу без сил, с желанием упасть в кровать и забыться. Направляюсь в спальню, но Максим останавливает меня и маму, прося задержаться в гостиной. Расположившись на диванах, получаем в руки бумаги, исписанные мелким, аккуратным почерком.

— Это копии письма Елены Ивлевой, — тихо говорит Макс. — Предсмертное, объясняющее, почему Джейк был вынужден улететь и разыгрывать этот спектакль.

Читаю письмо и волосы встают дыбом, шевеля и приподнимая одежду. Столько боли и отчаяния в этих строчках, столько грязи и ненависти в этих словах. От слёз расползается текст, теряясь в спазмах, давящих в груди. Хочется свернуться калачиком, обнять подушку и рыдать в голос, от этой безысходности, жестокости, несправедливости.

— Кто? — единственный вопрос, слетевший с губ мамы и повисший в тошнотворной тишине.

— Хелен, — боль в голосе Макса проникает по кожу маленькими иголками, колющими нервные окончания. — Бабушка Джейка.