Полюс вечного холода

С выбором наблюдательного пункта сомнений не возникло. Сидеть за камнями, уставясь на кусты, – дурное занятие. Так ничего не увидишь, только зря время уйдет. Поэтому он, как в далеком детстве, залез на ветлу, под самый верх, где еще сохранились листья, зарылся в их красно-желтое облако и замер. Позиция была удобна в тактическом отношении, но не в физическом: приходилось стоять на левой ноге в основании обломанного сука, упершись правым коленом в развилку и держась руками за податливые, гнущиеся ветки. Вадим очень надеялся, что пребывание в такой раскоряченной позе не затянется.

Свечерело. Акватория Лабынкыра, отлично просматривавшаяся с высоты, подернулась траурной патиной – будто саван набросили. Минуты влачились медленно, как участники погребальной процессии. Аллегория усилилась, когда в ушах от напряжения стало позванивать на мотив похоронного марша Шопена. Вадим попробовал переменить позитуру, ветка под рукой оборвалась, и он едва успел схватиться за соседнюю, чтобы не грянуться оземь.

В эту секунду воды озера разверзлись, и из них, подобно наяде, вышла Эджена, несшая деревянный, покрытый лаком короб размером с кубический аршин. На ней был эластичный, не сковывающий движений костюм из тонкой резины, с капюшоном, предохраняющим волосы от намокания. Он был покрыт каким-то жиром – капли не стекали с него, а шариками скатывались на гальку, словно миниатюрные жемчужины.

Эджена поставила короб на землю, быстро, но не суетливо, стянула капюшон, расстегнула металлическую змейку, известную под английским названием «zipper» и вошедшую в моду года три тому назад, и вытянулась из костюма, как змея из старой кожи.

У Вадима перехватило дыхание. Под резиновой кожурой на Эджене не было ничего. Она стояла как Ева, не прикрытая даже фиговым листиком. Эх, полюбоваться бы ею с более выгодного угла! Вадим никогда не смотрел на раздетых женщин с такой вышины, откуда различимы лишь плечи с аппетитными ямочками, разбросанные по ним локоны и, если хорошенько приглядеться, торчащие чуть ниже розовые сосочки.

Но и этот маловпечатляющий обзор произвел свое действие – в паху заныло, Вадим утратил собранность и кулем свалился с дерева. Спасибо ветле – ее раскинувшиеся и густо переплетенные сочленения замедлили полет, не позволили расшибиться в лепешку. Он хлопнулся на карачки, локти и коленки подогнулись, а брюхо пребольно вдавилось в камни.

Эджена взвизгнула, ибо тунгуски тоже не лишены женских инстинктов и слабостей. Она уронила костюм и на миг предстала перед созерцателем в ослепительно прекрасной наготе. Теперь Вадим, запрокинув голову, смотрел снизу вверх, и эта художественная перспектива показалась ему куда эффектнее.

В который уже раз кинулось в глаза ее поразительное сходство с оставленной в Москве Аннеке! Такие же трогательно-заостренные грудки, плоский живот с овальной впадинкой пупка, круглые бедра, двумя лопаточками расходящиеся от промежности, стройные ножки с выпирающими по-детски чашечками. Вся она была ладной, изящной, ни грамма лишнего – не то, что у разнеженных столичных кокеток, привыкших ездить на трамваях и потому выглядящих грузными и одутловатыми.

Всего миг наслаждался Вадим очарованием тунгусской Венеры. Узнав его, она перестала кричать, поддала ему точеной голенью в скулу так, что он перекатился на бок, а сама опрометью бросилась в воду.

– Эджена! – воззвал он, схватившись за ушибленное лицо. – Не убегай!

Правильнее было сказать «не уплывай», ибо именно это она и собиралась сделать – забежала в озеро по горло и уже взмахнула сильными руками, готовясь сделать гребок. Но что-то ее остановило – может, осознала, что перед ней не совсем чужой мужчина, а может, ощутила некомфортность купания в чем мать родила.

– Ты следить за мной? – выплюнула вместе с набравшейся в рот водой. – Ты нехороший! Эри… моннон тэнэк!

В ее исполнении на тунгусском диалекте обзывательства звучали забавно и совсем необидно. Вадим перевел себя из горизонтального положения в вертикальное, отряхнулся. Эджена так и стояла на дне. Над поверхностью Лабынкыра виднелись лишь ее голова, а наиболее волнующие подробности были скрыты.

– Вылезай! – Вадим протянул к ней руку. – Отморозишь себе все…

Но она казалась совершенно нечувствительной к холоду, говорила ровно, зубы не выстукивали дробь:

– Уходи! Ты эрума, ты меня обмануть!

– Ничего подобного. Я ни р-разу тебе не солгал, обещания не нарушил. В чем я виноват?

– А зачем на дерево сидеть? Зачем на меня смотреть?

– Ты мне нравишься. Ты очень красивая… честное большевистское!

Признание обезоружило Эджену. Она растерялась, крыть было нечем.

– Ты хотеть увидеть мой укун? – Она указала пальчиком вниз. – И как?..

Вадим не знал, что такое «укун», но, поскольку не углядел в Эджене ни единого изъяна, ответил без запинки:

– Великолепно! У тебя фигура гимнастки. Или танцовщицы. Тебе надо выступать на сцене, как Айседора Дункан.

Лесть размягчает сердце женщины, даже той, что понятия не имеет ни о гимнастике, ни о сцене, ни об Айседоре Дункан.

– Отвернись, – велела она уже не так грозно. – Я хотеть одеться.