Полк рабочей Москвы

В полку Михайлов пользовался большим уважением и любовью красноармейцев и командиров. Его неизменно избирали во все комиссии, где нужен был председатель, пользующийся неограниченным доверием. Ему приходилось иногда разбирать те или иные проступки красноармейцев, при этом его решения никогда не вызывали среди бойцов возражений или недовольства.

Как и большинство старых членов партии, Михайлов свято верил в силу и победу пролетариата. Красноармейцы любили слушать его беседы и выступления, проникнутые твердой уверенностью в правоту рабочего дела.

Михайлов был достаточно начитанным и развитым, но в разговоре некоторые слова произносил по-своему. Вместо «пролетариат», например, говорил «пролетария», вместо «допускать» — «допущать».

Особенно любил Михайлов молодежь. Он с увлечением разъяснял молодым рабочим и красноармейцам непонятные им вопросы, вникал в их интересы. Относился к ним мягко, по-отечески, верил в лучшее начало, заложенное в молодежи. И если кто-нибудь из молодых красноармейцев совершал проступок, Михайлов внимательно и терпеливо выяснял все обстоятельства дела. Иногда он удивлял нас своим заключением.

— Ну как, товарищ Михайлов, к чему вы пришли? — спросит бывало Логофет по поводу того или иного бойца, нарушившего дисциплину.

Михайлов ответит не сразу. Посмотрит на свою старческую руку, не торопясь поправит фуражку, и лицо его вдруг просветлеет:

— Что же, Николай Дмитриевич, ведь молодость. Службу военную он еще не понимает, порядков всех не знает...

Горячие возражения Логофета о том, что нельзя так легко относиться к нарушениям воинской дисциплины, Михайлов спокойно выслушивал до конца, а затем, подумав немного, опять улыбался и повторял: [45]

— Дисциплина-то у нас теперь должна быть иная, чем раньше, — не на страхе, а на сознательности. Вот внушим им, молодым-то, что это нехорошо, тогда и дисциплина будет.

И было много случаев, когда Михайлов на деле нам доказывал, что уже в процессе разбирательства своего проступка молодой красноармеец осознавал вину.

Впрочем, такую мягкость Михайлов проявлял не всегда. Если он видел, что дисциплина была нарушена сознательно или повторно, а в самом проступке проявлялась нечестность, шкурничество или трусость, то становился строже других.

В этих случаях он, выслушав провинившегося, спокойно говорил:

— Ну, это уже распущенность получается!

В условиях лета 1918 года такие разбирательства кончались обычно отчислением из полка или исключением из армии с опубликованием в газетах.

Михайлов, которому в то время шел седьмой десяток, был глубоко предан партии и революции. Он и мысли не допускал, чтобы дела личные, семейные, могли удерживать человека от выполнения революционного долга.

Однажды, перед самой отправкой на фронт, я как-то спросил, каковы его домашние дела. Он ответил, что у него остаются маленькие внучата, невестки и жена, приблизительно одного возраста с ним. Рассказав все это, он сейчас же заметил:

— Но она у меня сознательная. Помню, когда я еще молодой был, других рабочих жены все назад тянули, а моя — никогда. Даже напротив, всегда меня поддерживала в революционной работе. В ссылку пошел и она со мной. Вместе в ссылке и жили. Трудно было, но ни одного раза и полсловом не попрекнула.

Запомнился мне и рабочий Рогожского проволочного завода, в просторечье называвшегося «Колючкой», — Петр Титов. Кажется, во всем полку не было человека более неспособного приобрести военную выправку, чем Титов. Шинель на нем всегда топорщилась, и к ней постоянно что-нибудь прицеплялось: то перо, то солома и даже куски бумажек.

Не будь он Петр Титов, которого мы хорошо знали еще по вооруженному восстанию, приди он к нам со [46] стороны в качестве обычного добровольца, Логофет наверняка уволил бы его не дальше, как на второй день. Впрочем, нужно заметить, что Логофет очень заботился об увеличении в команде партийной прослойки и не только не увольнял членов партии, но всячески привлекал их. Бывших красногвардейцев Логофет увольнял только в исключительных случаях. Что же касается Петра Титова, то Логофет, познакомившись с ним ближе, стал прямо-таки любовно относиться к нему.

С момента организации инструкторской школы Титов был одним из первых зачислен в число ее учеников. Мы думали, что там он наконец обретет воинский вид. Но оказалось, что и школа не помогла.

Зато в других делах Титов был незаменим. По поручению Логофета он постоянно производил какие-то обследования самых разнообразных сторон деятельности полка. У него была какая-то неистребимая привычка всюду заглянуть хозяйским взглядом. Осматривал и расспрашивал он очень обстоятельно, спокойно, подробно, однако, когда дело касалось бывших офицеров, к его оценкам нужно было относиться с некоторой осторожностью: у Титова подозрительность к ним часто переходила границы.

Титов так и не научился ружейным приемам, не приобрел военную выправку, но, взяв однажды винтовку в руки для борьбы против эксплуататоров, он не выпустил ее до самой смерти.