Полковник Горин

— Какие будут возражения?

— При таком развитии событий, — заметил генерал-майор Казаков, — несколько усложнится розыгрыш эпизода на полигоне…

— Вот и хорошо. Побежденных остановим и через них пропустим победителей. Предусмотреть меры безопасности. Самым тщательным образом проинструктировать посредников. При малейшей угрозе дать ясно видимый сигнал. И всем замереть! Молодежь, солдат надо беречь, как свои глаза. Дальше. Обеспечьте активность «западных». В кошки-мышки не играть. Тем и другим дать те данные, которые они могли бы реально сами добыть. Но… с учетом мер дезинформации.

— Все будет сделано, — ответил генерал-майор.

— Как всегда, верю и надеюсь, — Лукин мягко положил свою пухлую руку на плечо Казакова. — Я пошел: старику надо отдохнуть.

Приказ Амбаровского поставить полк Аркадьева на правый фланг потребовал сложной перегруппировки всех частей дивизии. Пришлось изменить направление выдвижения авангарда, правофланговую колонну вывести в тыл, на ее место рокадными дорогами перебросить полк Аркадьева, а на левый фланг поставить полк Берчука. И все это — за дождливую ночь, по раскисшим дорогам. Половину штаба и политотдела командир дивизии выслал на дороги и в пункты их скрещивания, чтобы предотвратить опасное сближение колонн.

Перегруппировка проходила медленно и трудно. Она измучила Горина, хотя он всего два раза и ненадолго покидал штаб. Больно было видеть мокрых людей, слушать натужный гул буксующих машин, хриплые голоса командиров. Все это он видел и чувствовал даже тогда, когда слушал донесения командиров в своем теплом и светлом автобусе. И невольно спрашивал себя, зачем Амбаровский придумал всю эту затею с переводом Аркадьева на правый фланг.

Горин сжал пальцы в кулаки и, уловив, что нервы разошлись больше, чем это допустимо на войне, пусть и не настоящей, несколько раз провел ладонями от лба к затылку, чтобы успокоить себя — принимать решение нужно всегда с холодной головой. Когда волнение улеглось, вызвал начальника разведки.

— Какая информация о противнике поступила из штаба Амбаровского?

— Мало: ночь темная, дождливая, авиация летать не может. Видно, потому посредники ничего не дают о противнике.

— Но без данных мы можем заехать прямо к нему в объятия… Вот что. Вышлите дополнительно группы в глубину и к соседям. — Горин показал пункты.

— Оттуда они едва ли что смогут передать.

— Создайте промежуточный сборный пункт, если понадобится, два. Поднимите вертолет. Организуйте наблюдение за радиоинформацией, которая идет к генералу Герасимову. Нужно!..

В последнем слове было больше просьбы, чем требования, и начальник разведки, помедлив, ответил с той клятвенной скромностью и тревогой, с которой говорили на фронте люди, получившие такое задание, не выполнив которого они не имели права живыми показываться на глаза.

— Постараюсь, товарищ полковник. Разрешите идти?

— Да. — Горин пожал ему локоть, вместе с ним вышел из машины, проводил долгим озабоченным взглядом.

Лишь перед рассветом полки вышли на свои направления, а штаб дивизии смог развернуть командный пункт. Измученные и голодные, возвращались из частей офицеры штаба и политотдела. Вошел Знобин. Сапоги, полы шинели в грязи, лицо мокрое, почерневшее.

— Не пойму, какие высшие соображения вынудили Амбаровского произвести изнурительную для дивизии перегруппировку? Ведь утром бой.

— Предполагаю: хочет полком Аркадьева блеснуть на полигоне.

— Возразить, что он у нас слева, не пробовали?

— Попытался…

— И он даже не спросил: сможем ли, успеем ли, какими пойдем в бой? Узнаю повадку иных фронтовых командующих, — тяжко проговорил Знобин. — Сомнений не знали, границ возможностей не признавали и клали людей порой за высотки и деревушки, цена которым, при здравом размышлении, холостой выстрел. Откуда кое у кого и теперь почти то же? Изучили тяжкий опыт войны, узнали, что есть цена победы, она рассудит меру таланта каждого, и все же…

Горин и сам не раз задавал себе этот вопрос. Ответы встречались разные: время, суровая необходимость, традиции и культура армии, пример военачальника… Но какая бы из причин больше всего не руководила действиями командиров, заметил Горин, во время войны резкость требований всегда возрастала. Не случайно. Война сурова. Выдержать ее беспощадность, помочь и заставить перенести других могли только очень уверенные, твердые характеры. Чтобы не размягчить их, излишества в требовательности не замечались и даже прощались. Но мудрые полководцы и командиры редко нарушали меру требовательности и многого этим достигали. Почему не поступать так всем?

— Мне кажется, Павел Самойлович, — поднимая взгляд на Знобина, произнес Горин, — требовательность на верхних тонах кое-где у нас еще бытует от того, что после войны мы долго и много о ней заботились и мало учили, как ею надо пользоваться. Вот у некоторых воля и разгуливается на всю улицу. Результат — задачи без дальнего смысла, перегрузки войск тогда, когда в этом нет острой необходимости.

Позвонил Сердич и сообщил о получении боевого распоряжения от генерала Герасимова: воздержаться от перехода рубежа № 3.