Полковник Касаткин: «Мы бомбили Берлин и пугали Нью-Йорк!». 147 боевых вылетов в тыл врага

Между тем Леонтьев, выведя самолет в горизонтальный полет на предельно малой высоте, взял генеральный курс 90 градусов и пошел с набором высоты на восток. Он пересек линию фронта, уточнил направление полета по специальным навигационным светомаякам и благополучно вышел на наш аэродром Мигалово. Так как у него была нарушена связь, то здесь его в этот момент никто не ждал. Тогда Саша безо всякой очереди пошел на посадку. Руководитель полетов вынужден был угнать на второй круг очередной самолет. Когда Саша приземлился, выяснилось, что у него пробито пулей колесо, из-за чего его развернуло и сбросило с бетонки. Тут уж все оставшиеся в воздухе экипажи были направлены в зону ожидания, а дежурный трактор подцепил подбитый самолет и поволок на стоянку. В «Иле» Леонтьева обнаружили 42 пробоины. Хвостовое оперение было все в лохмотьях, правый элерон разорван вдребезги (его потом даже не ремонтировали, просто заменили новым), а воздушный винт на правом двигателе оказался симметрично пробит на всех трех лопастях. Но через три дня самолет ввели в строй, и Саша еще летал на нем.

Воздушный бой Леонтьева над целью наблюдали белорусские партизаны, и когда экипаж покинул самолет, его почти сразу подобрали. Раненым оказали помощь в партизанском госпитале, а штурман Гриша Черноморец был отправлен в штаб отряда, где имелась связь с Москвой. Через несколько дней за ним прилетел ночью «По-2» («кукурузник») и вывез на «большую землю». После этого Черноморец вернулся в полк и снова отправился в боевые полеты со своим командиром. Стрелки были переправлены значительно позже и попали сразу в госпиталь, а уже оттуда вернулись в полк.

Приведу аналогичный пример везения. В тот же период над Минском мой Ваня только чудом избежал смерти. Дело было так, он в кабине стоял на своем месте, наверху. Стрелок-радист во время боевого вылета должен весь полет стоять лицом к хвосту, он охраняет заднюю и верхнюю полусферу, и у него на турели тяжелый пулемет калибра 12,7. В пулемете этом пули по 50 граммов весом, и есть даже разрывные. Турель ворочается свободно, а справа от нее патронный ящик на 350 патронов, куда уложена лента, которая оттуда идет в пулемет. Во время полета у Вани пулемет был всегда взведен, только нажми на гашетку, и он все время смотрел назад, влево, вправо. А тут вдруг штурман объявил, что мы заходим на Минск и сейчас начнем бомбить узел. Я не знаю, что дернуло Ивана, но почему-то вдруг ему захотелось на это глянуть, он развернулся вместе с турелью, что ему совершенно не нужно было делать, и именно в этот миг между хвостом и плоскостью разорвался снаряд. Крупный осколок, который, как мы потом, прилетев, промерили, шел Ване как раз в сердце, если бы он стоял на своем месте, по счастливой случайности врезался в патронный ящик и там все перекорежил, так что даже подачу ленты заклинило. Зато наш Иван остался цел и невредим, даже без царапины. Он сразу доложил мне:

— Командир, пулемет заклинило, в патронный ящик осколок попал, лента порвана.

— Сверху хоть есть целые патроны? — спросил я.

— Да, кусок ленты патронов на двадцать.

— Выкинь последний патрон в конце ленты и держи этот кусок.

Наш стрелок-радист так и сделал, по сути, у него достаточно боекомплекта осталось, чтобы отбить одну-две атаки. Но весь полет дальше прошел благополучно. Подобные счастливые случаи у нас время от времени происходили. Но нас со школьной скамьи учили атеизму, поэтому веры в Бога не возникало. У меня самого мама и бабушка верили, даже маленького меня крестили в православной церкви, однако я неверующий до сих пор. Но ощущение, будто какая-то сила сверху есть, на войне периодически появлялось. В приметы мы очень верили.

Перед боевым вылетом никто не брился. А то в начале войны были случаи, кто-нибудь побреется, весь такой красивый сразу становится и не возвращается с задания, сбивают его. Повторилось такое несколько раз, и у нас эта примета неизменной стала. Если получалось, что несколько дней подряд летали на боевые задания, так и ходили все со щетиной. Это было особенно заметно, потому что у нас ни у одного не было бороды, только бакенбарды многие отращивали, и я тоже. Получалось периодически, что мы заросшими ходили, уже и командир спрашивал: «Ну что, скоро вы бриться начнете?» — «Как погода испортится, так мы и побреемся!»

А вот примета, о которой я узнал впоследствии, что перед боем нельзя фотографироваться, у нас в ходу не была. Дело в том, что фотоаппаратов практически не имелось. У нас только Ашкинезер, воздушный стрелок Саши Леонтьева (он после смерти узбека в экипаж к Сашке попал, отличный стрелок!), этим увлекался, у него был фотоаппарат «Фэд».

Он порою хорошо фотографировал. Однажды с Володей Иконниковым нас поймал, когда тот разгоряченно, размахивая руками, мне рассказывал о недавно прошедшем бое. Еще, конечно, у начальника разведки целая фотолаборатория была. Но это уже не то, сами понимаете. Поэтому у меня очень мало военных фотоснимков.