Полковник Касаткин: «Мы бомбили Берлин и пугали Нью-Йорк!». 147 боевых вылетов в тыл врага

Замечу, летать днем в тот период было уже не хуже, чем ночью. А вот если бы мы так летали даже в 1944-м, потери пришлось бы нести громадные. Сами понимаете, каково это за пятьсот верст идти в тыл противника при солнечном свете. Другое дело, когда фашисты остались практически без авиации.

15 апреля 1945 года наши войска начали наступление на Зеелов — Мюнхенберг — Берлин. Было это хорошее, мощное наступление. Пехотные и танковые полки перешли Одер и захватили Кюстринский плацдарм. Однако здесь наступление заглохло: немцы подбросили со всех сторон подкрепление, и советские войска никак не могли преодолеть Зееловские высоты. Это была последняя, надежда фашистов, их последний оборонительный вал перед Берлином. Там находились крупнейшие бетонированные и земляные укрепления, и для их разрушения командование решило использовать авиацию.

В тот день мы получили задание: бомбить определенную, очень ограниченную площадь высот, на которую мы должны были выбросить тяжелые бомбы. У меня тогда на борту было 1750 килограммов, из них три бомбы по 250 килограммов на внешней подвеске и неизменные десять соток в бомболюках. Над городом Кюстрином я шел на высоте 3000 метров, стал поворачивать на Зееловские высоты и именно в этот раз неожиданно увидел (именно: неожиданно, ведь план операции был даже для нас военной тайной), как под нами вспыхнули зенитные прожектора, лучи которых легли на землю. Первый, второй, десятый, сотый… Ой, какая это была красивая картина! Все поле осветилось, будто днем, а на высоте оставалось по-прежнему темно. Началась знаменитая, единственная в мире прожекторная атака маршала Г.К. Жукова.

Только вообразите, триста прожекторов, установленных на трехкилометровом участке Кюстринского поля, одновременно легли на землю и, медленно поворачиваясь на три-четыре градуса то влево, то вправо, буквально ослепили немцев в окопах первой линии обороны. Фрицы тут же с криками о «новом оружии русских» бросились бежать. А нашим наступающим войскам прожектора не мешали, они светили им в спину. Зрелище было незабываемое, и видеть его во всем объеме можно было только с воздуха, да и то лишь тем экипажам, которые, как и наш, в эти минуты атаки находились над полем.

Конечно, очень приятно было видеть, как наши войска первую полосу укрепления взяли без единого выстрела. А когда они начали захватывать вторую полосу, там тоже царила паника, которую подняли немецкие солдаты, убегавшие из первых окопов. Так очень быстро были взяты все полосы обороны, выход на Зееловские высоты стал открыт. Проведенная операция оказалась большой удачей Жукова, а прожекторная атака позволила сохранить много жизней. Мы же в довершение всего отбомбились по Зееловским высотам, и дальнейшая дорога на Берлин была открыта.

Уже в следующий вылет мы осуществляли бомбометание по преддверию Берлина — Мюнхенбергу. Во всем царило ощущение скорой победы, и каждый наш экипаж старался за счет горючего взять как можно больше бомб. Мы с Володей Иконниковым брали по две тысячи килограммов. Тем более что у него уже был опыт и посложнее: Володя на какую-то цель себе три пятисотки на внешнюю подвеску повесил, так сам Ильюшин перепугался, даже звонил к нам: «У меня самолет не приспособлен, хотите, чтобы он развалился?» — «А чего ему разваливаться, хорошо отбомбились!» — шутил потом Володя.

На самом деле, конечно, доля риска присутствовала в таких делах. Мы высчитывали, какой лишний вес можно взять, чтобы горючего осталось только туда-обратно и запас на полчаса полета. Конечно, нам пришлось бы туго, если б послали садиться на запасной аэродром. Но мы не боялись рисковать, и Мюнхенберг разбомбили быстро. Впереди оставался Берлин.

Глава двадцать вторая Взорванная столица

Главным событием войны являлся, конечно, штурм Берлина. Мое личное участие в этом историческом событии отмечено медалью «За взятие Берлина» и 11-й по счету благодарностью Верховного Главнокомандующего товарища Сталина.

Берлин мне доводилось бомбить три раза. Причем третий раз получился особенно интересным. До сих пор не могу объяснить почему, но весь мой экипаж люто возненавидел Геббельса. Даже Гитлера не настолько сильно, как его. Возможно, геббельсовская пропаганда на листовках до такой степени в зубах навязла… Так или иначе, мои ребята по всем картам, до каких только смогли добраться, в библиотеках, в справочниках искали, где находится геббельсовская имперская канцелярия. И нашли, пометили на наших полетных планах и картах, сказали: «Леха, взрывать будем только Геббельса! Нам же разрешили всю площадь Берлина бомбить, вот мы за этого пропагандиста и возьмемся!»