Полковник Магомед Джафаров

Несмотря на такую ясную постановку вопроса, Атаев вы принял это как личное оскорбление, как недоверие, выраженное ему открыто. Тем временем сообщение между Хунзахом и Шурой прекратилось. Атаев возвращаться в лагерь добровольцев опасался, т. к. подозревал, что там сторонники Алиханова уже донесли, что он близкий родственник Хизроева. Так он и остался у красных, сформировал небольшой отряд и с ним пошел в Темир-Хан-Шуру.

В Темир-Хан-Шуру он вошел с погонами и снял их только в самом городе около дома Даидбекова, когда узнал, что город находится в руках красных. Ну а если бы он находился в руках белых, он сохранил бы погоны и сказал бы: «Вот я отряд привел».

Зная все это очень хорошо, я во время последнего восстания, когда Атаев сидел в Хунзахе, несколько раз пытался увидеться с ним. Мне все верилось, что мы можем с ним договориться и прекратить борьбу, т. к. она была тяжела для обеих сторон и ничего хорошего не обещала. Я послал к нему его мать и просил его выйти из крепости, чтобы поговорить со мной. Но он пригласил меня в крепость. Я туда, конечно, не мог пойти, т. к., если бы даже Атаев все сделал и даже умер бы, он не сумел бы гарнизону помешать расправиться со мной.

После этой неудачи Джамал Гоцатлинский предложил мне привлечь Атаева на нашу сторону.

– У нас с ним нет споров, – говорил он, – его двоюродные братья наши лучшие друзья. Он из-за Кайтмаза ушел. Если бы ему и его людям ничего не было бы за службу у большевиков, то мы могли бы привлечь его. Ты переговори с имамом».

Я имел по этому поводу беседу с Нажмуддином, и вот что он мне сказал:

– Атаева ожидает шариатский суд. Он способствовал убийству Джамала Чупанова (правильно Саадулы Чупанова, зятя Нажмуддина. – Ред.), и я как родственник последнего потребую возмездия. Кроме того, он уничтожил всю мою баранту. Пускай его убьют, как убили Чупанова.

– Ну, – ответил я ему, – так ты сам его и лови. Я тебе его ловить не буду. И на нашу сторону привлекать не буду.

С тем мы расстались, и я это дело бросил. Но я уверен, что не будь Нажмуддин таким строптивым, Атаева мы смогли бы переманить на нашу сторону.

Главные борющиеся силы. Нажмуддин и духовенство

Нельзя сказать, чтобы Нажмуддин был умнее и ученее всех в Дагестане. Многие ученые считали себя значительно выше, чем Нажмуддин. Были среди них такие, которые больше славились своей святостью и действительно отличались праведной жизнью, как, например, Али Хаджи Акушинский. Но такой славы, как у Нажмуддина, в особенности в горах, ни у кого не было. Самое же главное – ни у кого из них не было такого богатства, как у него, никто из них не был способен подкупом или другими средствами подчинить себе других, заставить себя слушаться.

Все кадии и все ученые всегда стремились к власти и влиянию, ибо они давали им средства к существованию. В этом своем стремлении они всегда соперничали друг с другом и были всегда больше врагами друг другу, чем союзниками.

Из-за места кадия или служителя церкви в каком-либо богатом ауле они становились кровными врагами на всю жизнь.

Революция встряхнула их. Они почуяли возможность захватить власть и, боясь и не доверяя друг другу, они сгруппировались вокруг него, поддавшись на лесть или подкуп.

Из-за этой же жажды власти и наживы они мирились с характером Гоцинского, смотрели сквозь пальцы на его отношения с помощниками, чиновниками и офицерством.

Главные борющиеся силы. Нажмуддин и офицерство

Имам Нажмуддин быстро понял, что без кровавой борьбы власть ему не получить. Отсюда его совсем особое отношение к военной силе. Ее он ценил. Поэтому, как это требовали традиции шамилевской монархии, он и не стал уничтожать офицерство, а наоборот, берег его, стремился привлечь офицерство на свою сторону.

Отряд Н.Гоцинского и Узун Хаджи в Темир-Хан-Шуре. Январь, 1918 г.

Офицерству же некуда было деться. Оно оказалось в тупике. Офицерство примкнуло к нему как к дагестанской национальной силе. Но оно сознавало, что шариат отвергает офицерство и в случае победы имам отвернется от него, если не случится что-либо похуже.

Главные борющиеся силы. Нажмуддин и турки

Несмотря на то, что Нажмуддин чаще всего читал турецкие газеты и был как будто с Турцией больше связан, чем с каким-нибудь другим народом вне Дагестана, туркофилом он все-таки никогда не был.

Но и это объяснялось отнюдь не его прозорливостью. Он был противником турок по мотивам чисто личного характера. По закону ислама имам мог быть у всех верующих в мире только один. На практике таковым являлся признанный вождь Турции, глава самого большого в мире самостоятельного государства. Другого, таким образом, по закону не положено. Нажмуддин, раз он был признан вождем дагестанских шариатистов, должен был получить назначение из Турции. В этом случае он мог быть муфтием, подчиненным турецкому султану. Нажмуддин же хотел быть имамом и никому подчиняться не собирался.