Полковник Ростов

Начальник подворья отличался редкостным своеволием, мог ни с того ни с сего запретить общие обеды и ужины, позволял часами греться на позднем августовском солнышке, сам заводил разговоры о том, стоило ли нападать на Россию в июне, ведь апрель и май, пожалуй, наилучшие месяцы для броска в глубь громадного континента Евразия. Обозляя узников, выкладывал на столы “Фёлькишер беобахтер”, где перевирались речи осужденных перед Народным трибуналом, а то и “Ангрифф”. Своим присутствием не докучал, удалялся, когда сыпалась брань на злобствующего судью Фрайслера, его сравнивали с Вышинским, но кто такой Вышинский – никто не знал, фамилию эту услышали от генерала, который перед войной бывал в Москве с кратковременными визитами.

Спросили и у Ростова. Тот пожал плечами.

– Поляк, – ответил он.

Ему нравилось сидеть во дворике на вынесенных из комнат стульях, сидеть и молчать, держась подальше от соседа, потому что майор

Энгельс раздражал его с каждым днем все острее, порой хотелось смазать ему по морде – так опротивела его узкая длинная физиономия, его привычка подергивать плечами, сопеть; во сне Энгельс не храпел, он коротко всхрапывал – глубоко и противно, будто минуты две его кто-то душил. Противный человек, какой-то дрянью несло от него.

Однажды перед сном Энгельса вызвали, сказали, что приехал адвокат.

Ростов понял, какой адвокат ожидает майора, и когда тот уже приблизился к двери, окликнул его.

– Брат… – произнес он, и майор застыл – потому, наверное, что никогда еще никто не называл его так. – Брат, – повторил Ростов, подойдя к майору. – Давай обнимемся и… да будет тебе известно: мы победили, мы! А не Гитлер. Он боится нас, потому что мы – всегда большинство. Потому что мы его создаем – и мы его уничтожаем.

Они обнялись. Майор Энгельс всхлипнул и устыдился всхлипа.

– Спасибо тебе… брат. Будь уверен: я встречу смерть достойно.

Сентябрь наступил теплый, с редкими дождичками, Ростов стал избегать компании спорщиков во дворике, он полюбил уединение, он готовился к вечному одиночеству, которое скоро наступит, потому что заприметил за собой восстановленную неожиданно привычку по утрам взмахивать правой рукой, отбрасывая противомоскитную сетку. Вспоминал Африку, вспоминал и то, что всего два месяца назад будущее мыслил себе так: вот кончится война – и подастся он туда, в Африку, на Мадагаскар, заприметит там девчонку, сманит ее к себе в заросли, женится, повторит путь отца… Прощай теперь Африка, не станет Гёца фон

Ростова на земле немецкой, братьев нет, сестер тоже, род пресечется у стены конюшни, где пули утопают в кирпиче…

Нет, не пресечется – потому что в апреле следующего года Моника выдержит счастливые муки воссоздания и отделит от себя рыдающий комочек, маленький Гёц заблажит на радость матери; не Гёц, а девочка будет, Моника в этом уверена, она уже имен ей напридумывала: Мария,

Аннелора, Луиза… Пусть будет Марией, и восемнадцатилетняя Мария встретит юношу, которого – мальчиком по пути в Гамбург – угощал мороженым Ростов в начале июля 1944 года. Дети пойдут у них, и случится нечто непредвиденное: по детям (а их будет много) вдруг пройдет зуд, детей, то есть внуков Гёца фон Ростова, неожиданно потянет к дикой стране под названием СССР, и не в Москву, а куда-то неподалеку от столицы, в Рязань; лунатиками пойдут они, растопырив пальцы, на край немецкой земли, перешагнут через границу и где-то под Рязанью станут изумленно посматривать друг на друга: да что это с нами происходит, что? Ну а самой Монике – каково придется? Ойген, понятно, поможет ей, но как она без мужа и без мужчины вообще будет воспитывать девочку, какой эта девочка получится? Моника вложила всю себя в любовь, братика у девочки не будет, и… что за жизнь в

Германии воцарится после кровопролитий? Что скажет об отце дочери своей Моника, а какие мифы сотворят внуки, которым надо обязательно оглядываться назад, потому что без прошлого нет и будущего. И не облегчить ли внукам поиски прошлого, не помочь ли им сотворить легенду о деде?

Он, ранее отрицавший какую-либо причастность к покушению, признался абверовцу: да, о заговоре знал из уст самого Штауффенберга, о намечаемом убийстве фюрера – тоже знал, но не счел нужным отговаривать друга, не сообщил своему непосредственному начальству,

Фалькенхаузену то есть, о государственной измене – за что готов понести наказание и предстать перед Имперским судом чести.

– Естественно, – грустно улыбнулся Штайнер, – такое когда-либо случится… Но уже после того, как мы выясним некоторые детали вашей биографии… и свяжем ваше африканское прошлое с английской взрывчаткой. Мне лично – добавить ничего не желаете?