Полковник Ростов

И граф Клаус фон Штауффенберг, разомкнув объятия, так и не сказал о повышении в звании и должности, а Ростов, на шаг отступив, жадно рассматривал друга… Полгода уже, как по вермахту ходили весьма достоверные слухи о новом начальнике Генерального штаба, каковым стать мог только он, Штауффенберг, и редко встречавшийся с ним в эти месяцы Ростов с удивлением подметил у друга Клауса некую странную особенность, которой тут же дал определение: «переросток»! Так оно и было, тужурка на нем казалась не по росту — узковатой и коротковатой, фуражка размером меньше; сам ли он выбирал и примерял их, или ошибка прокралась в формуляр вещевого довольствия, этого Клаус не знал, да, возможно, все люди, с ним соприкасавшиеся, на себе испытывавшие порывы и дух Штауффенберга, в мыслях видели его на всех им не доступных постах и потому невольно возвеличивали его, и только Ростов с тревогой наблюдал за быстрым подъемом друга, который преодолевал не столько щербатые ступеньки карьерной лестницы, сколько мятущиеся страсти. И с горечью осознавал: Клаус хочет вырваться из-под тяжести времени, выпрыгнуть из собственной жизни, оказаться за пределами ее!

О многом хотелось поговорить обоим — но словно из стены появился фон Хефтен, обер-лейтенант, адъютант Клауса, человек, почему-то невзлюбивший Ростова и распоряжавшийся Штауффенбергом так, будто был не только его правой рукой (в буквальном смысле), но и воскресшим правым глазом и внезапно отросшими пальцами на левой руке. Плутоватые глаза его сияли дружелюбием, он вроде бы радостно приветствовал Ростова, но тот прикусил язык, понимая, что ни о чем уже серьезном, важном, мужском и офицерском поговорить не удастся, и, как всегда, разговор переключился на второстепенное, мелкое, Хефтен со смехом указал на плоский деревянный ящичек, принесенный Ростовым и скромно лежавший в кресле. «Сезанн!» — безоговорочно признал Хефтен, когда полотно было извлечено и приставлено к стене. Еще раз пытливо и настороженно глянув на Ростова, спросил въедливо, какими документами располагает тот на Сезанна, и, узнав, произнес:

— Раз не краденое, то… Но — пока! — не в гостиной ему место.

Шаги крадущиеся, мягкие, кошачьи, но рука жесткая, твердая; начал прощаться с Ростовым, увлекая за собой своего начальника, торопя его: пора, пора, нас ждут! А Ростову придется отведать гуся, госпожа графиня распорядится…

Оба, полковник и обер-лейтенант, уже шли к «мерседесу», Клаус сел было рядом с Хефтеном, затем проявил своеволие, резво выбрался из машины, вернулся в дом, вплотную приблизился к Ростову и произнес шипящую клятву:

— Поверь мне: я спасу Германию! Я убью его! В этом месяце! Обещаю! Слово даю! Пятнадцатого июля!

И ушел, повернувшись резко, задев друга протезом.