Полковник Ростов

На «майбахе» — вермахтовские номера, полиция и военные патрули спрашивать документы не осмеливались, с прытью разгребали заторы и завалы, распыляя пробки. Все-таки остановили, пикет полевой жандармерии грубо указал на инвалида, Ростов довез его до дома; на левом рукаве — так называемый «Демянский щит», знак отличия, которым отмечены выжившие в котле под Демянском. Уже в третий раз Ростов встречал «демянца», и каждый из них уверял, что только он один и остался в живых, остальных подкосили морозы и большевистские пули. И этот одноногий фельдфебель не удержался, тоже прихвастнул, заодно решил укрепить дух полковника, несколько раз с яростью восклицая: «И все равно мы их победим!» Кого именно — не уточнял, но и так ясно: врагов прекрасной Германии, всех этих большевистских ублюдков и жидовствующих янки, а уж стервецов британских… «Хайль Гитлер!» — вскинул на прощание руку инвалид, Ростов ответил вяло, всего лишь сняв ладони с баранки, подумав о необъяснимых спадах в любви нации к своему фюреру: как-то перед войной население вмиг забыло об общегерманском приветствии и правую руку при встрече с согражданами не напрягало. Отчего, почему, кто дал команду, из какого центра внушили — что ни придумывай и ни выгадывай, все впустую. Ну а ныне: «Пора кончать войну!» — это носится в воздухе, это все знают, и он тоже, уже мысленно сидящий в ресторане отеля «Адлон» и высматривающий того, от кого в какой-то мере зависит если не окончание войны, то уж послевоенное устройство Германии, — кельнер нужен ему, кельнер, человечек без имени, некое связующее звено между прошлым и будущим страны. «Хайль Гитлер!» и «Пора кончать!» — но все именно поэтому грозятся войну продлевать до победного конца, ибо вера — последнее прибежище духа, тем более немцы, возвышенный народ, способный любоваться небом, лежа в луже, да еще и мордою в грязи. «Хайль Гитлер!» — еще раз попрощался «демянец» уже у своего дома, так, впрочем, и не пригласив Ростова к себе, хотя тот намекал, что надо срочно позвонить. Трижды в этом году прилетал в Берлин Ростов на штабном самолете, мотался на служебной машине по городу, тогда же и увидел, что телефоны-автоматы почти все разбиты, да и разменной мелочи, понял, нигде не достать.

Саперное училище под Берлином приютило его, там отдохнул, оттуда и позвонил. Доверенное лицо оберштурмбаннфюрера Копецки согласилось на встречу в самом Целлендорфе, под вечер, времени хватало на проезд по центру — от Фридрихштрассе до Вильгельмштрассе, с заездом на Унтер-ден-Линден, и Ростов увидел то, чего не замечал в ранние приезды: липы, давшие лучшей и привилегированной улице Берлина название, — спилены были давно, в год, когда решили на основе уже старого Берлина выстроить новый город, наполненный величием империи и музыкой сфер, откуда преимущественно польется и запоется Вагнер; липы показались архитектору столицы (и рейха!) низкорослыми, не подпирающими небо, не устремленными к возвышенным идеалам Творца Тысячелетнего рейха. Их поэтому истребили, посадили иной сорт, расчет был: к концу века улица преобразится. «Преобразилась!» — сплюнул Ростов; искаженная улица сопротивлялась, на нее, голую, выходили окна памятных домов, Курляндский дворец хотя бы, резиденция посольства СССР в прошлом, а ныне неизвестно что; в очертаниях самого дворца проглядывали знакомые и милые черты восточно-прусской земли, на которую привез Ростова отец еще в 1919 году. И дворец этот чересчур знаком, отец по просьбе рейхсвера налаживал контакты с русскими (чему ныне не стоит удивляться… «Пс-ст!»), трижды брал сына, уже офицера, с собой на конфиденциальные беседы с секретарями посольства, а те рады были поводить обер-лейтенанта Ростова по дворцу, показать ему знаменитый Белый зал.