Полковнику нигде…

Понятно, что в Богему, где ей предстояло впервые встретиться со знаменитым Баль-За-Мином, кошка пришла совершенно неспособной размышлять о чем-либо другом. Небрежно ответив на приветствие удивленного ее необычной рассеянностью Андрея, Лен — Нафс объяснила, что недавно поссорилась с женихом. Она специально произнесла это слово вслух, чтобы привыкнуть к его отвратительному звучанию. Шокировало же оно только одного из присутствующих — потрясенного явлением прекрасной девы Мирчу Брома.

Увидев Нафс, поэт был сражен. Казалось, в Богему явилась его Муза, его богиня, его Снегурочка. Впрочем, для Снегурочки на кошке было слишком много шерсти.

Шерсть Баль-За-Мина не испугала — ни одного истинного поэта не взволновало бы нелепое уголовное обвинение в межвидовом и межрасовом скрещивании: кого они только не любили в своих стихах!

А Мирча с детства обожал животных: хомяков, собак и кошек. О собаках он уже написал достаточно. Не зря же его литературный друг сказал: «Хватит! Пора погрузиться в декаданс!». А что может быть ближе к декадансу, чем кошка? Уж конечно, не хомяк!

Баль-За-Мин внезапно осознал простой факт: он, в сущности, всегда мечтал о женщине-кошке. И вот сейчас, когда идеальная мечта вдруг, наконец, обрела плоть, его потрясло и возмутило упоминание о женихе. Его муза была не свободна! У нее уже был возлюбленный!

Мирче оставалось только одно: удалиться от мира куда-нибудь подальше, на окраину галактики. И там, в уединении, написать возвышенную романтическую поэму, посвященную чувству неразделенной любви. На ум сразу же пришло отличное название для будущего шедевра: его поэма буджет называться «Нелюбимый».

Баль-За-Мин не сводил глаз с прекрасной незнакомки, которая, в раздражении выпустив пятисантиметровые когти, царапнула лапой ножку ближайшего стула. Незваное вдохновение пришло к нему, подсказав нужные первые слова:

   Приди ко мне, мой милый друг,
   И коготки втяни!

Попытавшись срифмовать следующие строчки, поэт огляделся по сторонам — в поисках того самого, так необходимого сейчас уголка одиночества. Ничего подобного вокруг не наблюдалось — в Богеме как всегда было довольно людно и шумно.

— Хочу в пустыню! В лес! В пещеру, — Мирча выразил свое негодование вслух.

Его вопль отчаяния был услышан самой Нафс. Кошка, оторвавшись от самоуничижительных размышлений, впервые обратила внимание на так долго боготворимого, а сейчас внезапно отошедшего на второй план поэта. Не хуже Капитолины Николаевны разбираясь в самых сокровенных оттенках родственных биополей, Лен-На сразу поняла, с кем имеет дело.

— Я знаю, кто ты! — удивляясь тому, как тесна галактика, торжествующе сказала девушка. — Ты — сын полковника Брома! Вот он-то обрадуется!

Мирча скуксился, услышав из желанных уст такую знакомую, но как раз сейчас почему-то не очень приятную фразу. Кошка знала его отца! Ну, конечно! Опять двадцать пять! Парня охватили самые мрачные подозрения. Чьей невестой еще могла бы быть его возлюбленная?

Мирча вспомнил многочисленных молдавских изменниц и перебежчиц. В Молдове он был вовсе не так популярен, как среди альтаирских красавиц. Молдавские девушки требовали того, чего он никогда не имел: денег, честолюбия, стремления к успеху и сходства с отцом!

— Очень сомневаюсь, что обрадуется! Это он — твой жених? — горестно вопросил страдающий стихотворец.

— Еще чего! Вовсе нет! — возмутилась дурацкому подозрению Лен-На.

При близком знакомстве, Баль-За-Мин совсем не показался ей таким замечательным и значительным, каким Нафс воображала поэта прежде. Хорошо знакомая ей по редакционной тусовке категория творческих личностей — не от мира сего — девушку скорее отталкивала.

Кошка хотела объяснить поэту его ошибку, сказать, что «полковник ведь гуманоид»! Однако, поняв по блуждающему рассеянному взгляду Мирчи, который как раз напряженно искал рифму к слову «хвост», что этот аргумент не относится к категории приемлемых и доступных, решила ответить проще, более убедительно.

— Он же мой начальник! — по мнению Нафс, этим было все сказано.

По мнению Мирчи, это было еще хуже. Поэт все понял. Перед его мысленным взором прошли все многочисленные, беззаветно любившие полковника Брома за гусарскую щедрость прекрасные секретарши, в том числе и незабвенная домна Родика…

— А как к этому относится твой жених? — в его словах скрывался не очень вежливый, язвительный упрек, который, впрочем, девушка абсолютно не поняла. Ее наивный ответ прозвучал для Мирчи жестоким откровением.

— Мой жених? — поразилась странной поэтической логике Лен-На. — Он ничего об этом не знает. — Симах хотела сказать, что Мяуро не знает о ее работе на великого Манью, однако ее слова поняли превратно.

Ну, разумеется! Бедняге невеста ни в чем не призналась! А он, Мирча, не мог, не имел права в чем-то ее упрекнуть. Смешно было бы ждать от кошки преданности и постоянства. От нее, которая всегда была символом вероломства! Баль-За-Мин мысленно заметался в поисках утешения.