Полководцы Древней Руси

Владимир надолго запомнил свой первый приезд в Киев. Город вскинулся перед ним огромный и неожиданный, вознесенный на высокие горы, обложенный со всех сторон слободами, окруженный могучими валами со сторожевыми башнями, а над всеми этими домами, башнями и валами красовались в голубом небе купола Десятинной церкви и святой Софии. Там около Софии был великокняжеский дворец и хоромы митрополита, там же начиналось великое княжество Киевское. Но все это Владимир увидел лишь на следующий день, а пока же возки проехали поодаль и остановились около небольшого дворца, выстроенного для Всеволода еще великим князем Ярославом.

Владимир осторожно вошел в незнакомые хоромы, пахнувшие запустением, огляделся. Здесь ему предстояло жить несколько недель, семья Всеволода собралась в Киев надолго.

К заутрене в храме Софии был большой сбор — на хорах собралось все Рюриково княжеское древо. Впереди встал великий князь Изяслав Ярославич со своими домочадцами — женой, сыновьями, Мстиславом, Святополком, Ярополком, дочерью Евпраксией. С правой руки от него расположилось семейство второго Ярославича — Святослава — рядом с ним стояла его княгиня и четверо сыновей, почти погодков, — Глеб, Олег, Давыд, Роман. Слева стоял Всеволод с княгиней и детьми — Владимиром и Янкой. За тремя старшими Ярославичами теснились, выглядывая из-за плеч первого ряда, другие сыновья Ярослава, их княгини и дети. Владимир впервые увидел вместе всех Ярославичей.

Изяслав был величав и спокоен, молился не торопясь, с достоинством. На его челе порой появлялась благостная улыбка. Святослав же не спускал глаз со своих братьев, следил, чтобы не выдвинулся кто из них вперед к перильцам хоров. Его холодный, цепкий взгляд схватывал и людей, теснившихся внизу и глядевших не столько  в сторону алтаря, сколько на княжеский Ярославов корень, и стоявшего во втором ряду племянника — Ростислава Владимировича, пытавшегося из-за спин старших князей хоть на пядь, но продвинуться вперед, и Изяславовых сыновей; и маленького Владимира, который был едва виден за складками пышных парчовых одежд отца и матери. Сам же Святослав будто невзначай, каждым поворотом тела все ближе подвигался к перильцам и был теперь уже хорошо виден всем прихожанам — невысокий, с одутловатым, бесформенным лицом, приплюснутым носом и беспокойными, ненасытными глазами. Вместе с ним подвигались вперед и его дети — Святославичи; они дерзко смотрели на Мономаха, будто он чем-то задел их, обидел. Изяслав покосился на брата, который уже на полсажени вышел из первого ряда, и, ничего не говоря, снова углубился в молитву.

И Изяслав, и Святослав, и Ростислав, и другие старшие князья повторяли слова молитвы: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гоняющих вас». Крестились, били поклоны.

Сзади всех стоял, опираясь на посох, высокий седой старец, который безучастно смотрел на всю эту суету Ярославовых сыновей и внуков.

В эти часы, что они провели на хорах, Владимир не узнал отца. Всегда спокойный, ровный, ласковый, Всеволод вдруг весь подобрался, напрягся, взгляд его стал беспокойным. Казалось, церковная служба вовсе не занимала его; он краем глаза следил за Изяславом и Святославом, оборачивался на напиравшего сзади Ростислава Владимировича. «…Если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам отец ваш небесный. А если не будете прощать людям согрешения их, то и отец ваш не простит вам согрешений ваших». Молились, крестились князья…

И после, на пиру во дворце великого князя, где дети поначалу сидели рядом со взрослыми, Владимир чувствовал разлитые в гриднице напряжение и тревогу: что-то происходило между детьми и старшими внуками Ярослава Мудрого. Там, в Переяславле, Владимир не чувствовал этого напряжения: о своих братьях и племянниках князь Всеволод говорил мало и глухо, а при детях вообще не касался их имен. Здесь же вдруг все они предстали перед взором маленького Мономаха, и он почувствовал, что некоторые из родственников вовсе не являются истинными друзьями его отца и его самого. Тяжелые взгляды бросал на него быстро захмелевший бывший ростовский, а ныне владимиро-волынский князь — белокурый красавец Ростислав Владимирович. Черниговский князь Святослав все время обращался к великому князю Изяславу с какими-то непонятными, неясными словами, от которых Изяславу было явно не по себе. Всеволод настороженно молчал. Упоминались княжеские столы в Новгороде, Ростове, Владимире-Волынском, Смоленске.

Лишь на следующее утро боярин Гордята открыл Владимиру немногое из того, что волновало князей в хмельном застолье. Он пришел к княжичу, когда тот готовился к конной прогулке, положил руку на плечо: «Пойдем, княжич, погуляем, отец велел рассказать тебе кое-что».

После этой беседы впервые в душе Владимира были нарушены та стройность и спокойствие, которые царили в ней с тех самых пор, как он помнил себя.