Полководцы Древней Руси

Владимир, скорбя о матери, старался понять и то. чего хотел отец. Он был ласков с мачехой, внимателен к ней, несколько раз верхами показывал ей Киев. Янка же с младшей сестрой Марией заперлись в своей половине, не выходили к общему столу.

Особенно неистовствовала Янка. Она бросалась к отцу, к брату, плакала, требовала избавить ее от этого «половецкого чудища», вспоминала, сколько зла сделали половцы переяславской земле. С тех пор раскололась семья Всеволода. И хотя унял князь дочерей, но мира в доме больше не было. Янка объявила, что она никогда не смирится с позором и уйдет в монастырь.

Когда же половцы прорывались сквозь русские заслоны и кинулись к реке Альте, Янка бегала по дому как полоумная и кричала: «Где ваш мир? Где ваши верные поганые? Вот уже топчут они Русскую землю!», Всеволод запер дочь в палате. На Киев наступали совсем иные, не донецкие половцы, мир нарушили донские колена, жившие между донскими степями и днепровским левобережьем. Хан Шарукан Старый вел половецкую конницу на Русь.

И сразу были забыты все мелкие дрязги и споры. Смертельная опасность нависла над всеми русскими землями. Сторожи рассказывали, что давно уже не было такого сильного и свирепого нашествия: городки и села сжигались дотла, людей убивали: брали в полон лишь самых сильных мужчин и красивых женщин для продажи на невольничьих рынках юга.

Князья наскоро собрали дружины, не дожидаясь подхода полков из Чернигова и Переяславля. Лишь киевский тысяцкий Коснячко успел привести с собой ремесленников и смердов. Но чем-то недовольны были простые киевские люди, кричали на воеводу, что дал он им старое плохое оружие, разбитые щиты, что новое, наверное, продал на торгах, что люди его Коснячки берут с бедных и убогих большие резы и закабаляют за долги, а сам он боится вооружить многих воинов — уж не опасается ли, что нападут они на него самого или освободят из поруба князя Всеслава? Коснячко приказал тогда отхлестать крикунов батогами, и тут же воеводские люди пошли по дворам, собирая в поход войску на пропитание и хлеб, и мед, и сыры. И хотя враг грозил Русской земле, неохотно расставались люди со своими припасами, а иные и вовсе гнали воеводских гонцов со дворов, кричали: «Ваши амбары ломятся от наших бед и лишений, берите себе еству оттуда». Многих тогда похватали люди Коснячки и запер* ли по погребам. Ярость и злоба повисли тогда над городом, но сила ломила силу.

Потом рати двинулись на юг. Владимир вновь ехал стремя в стремя с отцом. Дружины торопились на Альту, куда уже пробились половцы. Привалы были коротки, а переходы длинны и утомительны.

Через день впереди, у края неба, появилась бурая дымная пелена: горели окрестные деревни и леса, и дым пожарища простирался по всему полю, докуда хватал глаз.

К вечеру русские князья подошли к Альте и увидели, что вдалеке, на том берегу, мерцают бесчисленные костры половецкого хана.

В полночь, не разбивая шатра, прямо под открытым небом князья держали совет, что делать дальше. Изяслав, указывая на великую половецкую силу, предложил отойти назад, собрать людей со всей земли и лишь после этого ударить по врагу. Братья лишь усмехнулись. Великому князю хорошо говорить, не его владения топчет враг, не его смердов уводит в плен; видно, думает великий князь, что иссякнет сила половецкого удара и не докатится она до киевских стен. Святослав настаивал изготовиться и наутро начать бой. Наиболее решительно был настроен Всеволод. Владимир никогда не видел, чтобы его отец, всегда спокойный и рассудительный, находился в таком волнении. Он весь как бы подтянулся, голос его звенел, глаз с прищуром окидывал сидевших князей.

— Надо ударить тогда, когда поганые ждут пас меньше всего. Ясно, что у нас недостанет сил, чтобы сокрушить их завтра, наверное, недостанет их, чтобы сокрушить их и сегодня. Но ночь и внезапность скрадывают число. Надо развести костры, обмануть врага и тут же начать переправу. Сейчас Альта почти пересохла, и можно спокойно перейти ее вброд.

Владимир слушал отца, и ему казалось, что предлагает он единственно разумное дело. А там как бог подаст.