Полководцы Древней Руси

В ночь же руссы ударили по половецкому стану и вначале добились успеха, потеснили врага, захватили первые его кибитки и даже поволокли в свой лагерь пленных, но все глубже и глубже погружались руссы в пылающую кострами степь, и оказалось, что не было ни конца ни краю ни этим кострам, ни этим шатрам, ни кибиткам, а из степи прямо на них с визгом выплескивались все новые и новые конные половецкие волны, заливая малочисленные дружины руссов. Шла яростная ночная схватка, и враг стал одолевать. Князья видели, что если сейчас, еще до восхода солнца, не повернуть назад, то на заре половцы вырежут всех до конца, и русские дружины повернули обратно. Половцы их не преследовали и дали исчезнуть в непроглядной ночной мгле. Но наутро, едва взошло солнце и окрасило степь в нежно-розовый цвет, воины заметили, как вдали будто кипит край поля, — это половецкая конница шла вослед княжеским дружинам. И руссы рассыпались в стороны. Святослав с сыновьями повел свою дружину на север, намереваясь отсидеться в Чернигове. Изяслав со своим сыном Свято-полком, воеводами Коснячко и Тукой уходил к Киеву. Вместе с ним скакали Всеволод и Владимир Мономах. Пути в Переяславль были переняты врагом. Владимир впервые испытал это, так пугавшее его впоследствии чувство страха. Дружина разбита, и нет теперь никого между этой грозно клубившейся на горизонте степью и им самим. Еще мгновение — и эти клубы охватят и малое число оставшихся дружинников, и отца, и его самого, засвистит над головой половецкий аркан, и прощай, жизнь: плен, рабство, позор, в лучшем случае выкуп и потом на всю жизнь несмываемое пятно половецкого отпущенника… И он пришпоривал и пришпоривал коня, погружаясь в мрачные мысли.

Киев встретил князей настороженно. На горе горожане собирались кучками, горячо обсуждали беды, навалившиеся на Русскую землю. Подол гудел. Там шло нескончаемое вече. Люди кричали, что князья их предали, что Коснячко нарочно не дал им оружия, что лучше бы во главе войска стоял храбрый витязь Всеслав. Все чаще и чаще среди крикунов угадывались выходцы из Полоцка. Изяслав, Всеволод и Владимир все вместе закрылись в старом Ярославовом дворце, дружинники плотно охраняли к нему все подступы. А ярость народная нарастала. Среди толпы появился печерский монах, который указывал перстом на небо: «Наводит ведь бог в гневе своем иноплеменников на землю, и, только пережив это горе, жители ее вспоминают о боге; на междоусобную же войну соблазняет людей дьявол».

Смутясь, слушал люд речи монаха, а он все подымал и подымал перст и рек про распутство, неверие и лживость людскую, про братоубийственную вражду князей, про их клятвопреступление и заточение полоцкого князя Всеслава. Колыхалась толпа, и уже раздавались в ней голоса, что не дал Коснячко людям оружие, потому что боится их, что надо освободить невинных людей, посаженных воеводой в погреба.

Потом все побежали на вече. Било уже звенело на весь Подол, созывая людей на торговище. Оттуда народ бежал на гору, многие подступали к воеводскому двору, кричали, что половецкие сторожи уже видны со стен Киева, не сегодня завтра поганые приступят к городу, и людям надобно раздать оружие из княжеских и воеводских кладовых.

Воеводские дружинники разгоняли народ, но люди вновь и вновь собирались толпами, гудели, выплескивали накопившиеся обиды.

Владимир вместе с отцом уже несколько дней назад оставили свой двор и вместе с мачехой, Янкой, ближними дружинниками перебрались в старый Ярославов дворец. Его охрану усилили. Денно и нощно караулили воины все подходы к княжеским палатам. Владимир смотрел через узкие оконца верхних сеней, как бурлили толпы на киевских улицах, слушал, о чем кричали все эти смерды и ремесленники, закупы и уноты,[42] и поднималась в нем ненависть к этим людям, хотевшим изменить раз установленный богом порядок, и в душу его входил страх при виде их слепой ярости. Все, что накапливалось в народе годами, выплеснулось наружу в эти сентябрьские дни 1068 года.

— За все плати, все отдавай! — вопил народ. — Плати дани и виры, плати вено за невесту, плати десятину церкви. И даже после смерти нет нам покоя, отбирают наши пожитки сильные люди, если нет у нас прямых наследников. Наши земли, принадлежащие верви,[43] давно уже стали лакомыми кусками для князей и бояр! Им не нужны пустые, дикие земли, а подавай вервные угодья, пастбища, ухоженные земли с деревнями и селами! И приходят с мечами и отбирают земли, называют их своими, и примучивают нас, и закабаляют нас долгами! Там, где не берет сила, отнимают наши пашни за долги, гнут нас большими резами! И бредем мы, убогие, от села к селу, кормясь работой, попадаем в закупы, рядовичи, становимся холопами. И уже не свободные мы люди, а рабы, и господа наши что хотят, то и делают с нами! Карают нас побоями и штрафами, обращают в полное холопство за бегство от хозяина, княжеские и боярские тиуны и ратайные старосты для нас подлинные бичи господни!