Полководцы Древней Руси

Он опять отрешился от повседневных, суетных дел, как когда-то умел это делать отец, как еще прежде умел делать очень часто и он сам, с каждым годом терявший эту способность. И вот теперь смерть Изяслава вновь заставила его взглянуть на себя, на свою жизнь, на жизнь окружающих его людей с высоты мироздания, с высоты жизни всей Русской земли и с высоты только что постигнувшей его потери. Он понимал, что нет никакого земного оправдания этой бессмысленной смерти, что есть в жизни лишь одно дело, за которое можно было бы расстаться с ней, положить свою голову и головы своих детей. Для воина, для мужчины существует лишь одна жертва, ради которой он может и должен пойти на смерть, — это Родина, это своя земля, это живущие на ней люди, это весь окружающий мир, уходящий корнями в седую старину и протягивающий руки в далекое будущее. Богатство, власть, сила, доходы, золото, ткани, дворцы… Обволакивающий дурман, отвлекающий людей от вечней сути бытия, от забот о духовном своем совершенствовании, опасные игрища, подобные скоморошьим, — и кто-то неведомый смеется над глупыми, недалекими людьми, теряющими в этих игрищах свои жизни, ожесточающими свои души. Сколько раз он задумывался над этим, пытался стряхнуть с себя этот дурман, и столько же раз неумолимая жизнь вновь возвращала его в это жестокое лоно, и он тщился взять верх над своими ближними, удержать и приумножить свою власть, силу, богатство и мощь идущих с ним людей. И все чаще и чаще он задумывался над главным в этой жизни, над своим истинным предназначением князя, воина. И все основательнее приходил он к мысли, что, лишь уняв княжескую вольницу, можно остановить натиск на Русь степняков, обезопасить землю от их набегов. Бедная Гита! Для нее эти колебания были неведомы. Она так и уйдет в иной мир, полная ярости, ненависти, полная ничего не стоящей суеты, которая и заставляет людей, забыв все на свете, бессмысленно крутиться от рождения до смерти, как крутится в колесе белка, с которой любит играть маленький Юрий.

За окном гудел ветер, предвещая наступление мрачных осенних дней. Тих и безлюден был скорбящий об Изяславе переяславский дворец. Снаружи доносились заунывные звуки колокола церкви святого Михаила.

Владимир взял тонко отточенное гусиное перо, пододвинул к себе глиняный сосуд, наполненный краснилами, положил перед собой чистый пергаментный лист и написал: «Олег, брат мой…»

Он снова задумался, перед ним в какие-то мгновения прошли долгие годы. Вот они отроками скачут наперегонки под Киевом в июньском лесу, а кругом солнце, зелень, теплынь; вот они на хорах церкви Софии, смотрят друг на друга, перемигиваются, вот Олег стоит над купелью — крестит его первенца…

«О я, многострадальный и печальный! Много борешься, Душа, с сердцем и одолеваешь сердце мое; все мы тленны, и потому помышляю, как бы не предстать перед страшным судьею, не покаявшись и не примирившись между собою… Это я тебе написал, потому что понудил меня сын мой, крещенный тобою, что сидит близко от тебя. Прислал он ко мне мужа своего и грамоту, со словами: «Договоримся и помиримся, а братцу моему божий суд пришел. А мы не будем за него мстителями, но положим то на бога, когда предстанут они перед богом; а Русскую землю не погубим…»

Он еще раз прочитал эти последние написанные слова. Ради единства Руси, ради великой цели переступал он сейчас через смерть любимого сына и протягивал руку врагу. Он вздохнул еще раз и снова взялся за перо.

«Послушал я сына своего, написал тебе грамоту: примешь ли ты ее по-доброму или с поруганием, то и другое увижу из твоего письма. Этими ведь словами предупреждал я тебя, объяснил, чего я ждал от тебя, смирением и покаянием желая от бога отпущения прошлых своих грехов… А мы что такое, люди грешные и худые? Сегодня живы, а завтра мертвы, сегодня в слове и в чести, а завтра в гробу и забыты. Другие собранное нами разделят.

Посмотри, брат, на отцов наших: что они скопили и на что им одежды? Только и есть у них, что сделали душе своей…

Тем ведь путем шли деды и отцы наши: суд от бога пришел ему, а не от тебя. Если бы тогда ты свою волю сотворил и Муром добыл, а Ростов бы не занимал и послал бы ко мне, то мы бы так все и уладили. Но сам рассуди, мне ли было достойно послать к тебе или тебе ко мне? Если бы ты велел сыну моему: «Сошлись с отцом», десять раз я бы послал.

Разве удивительно, что муж пал на войне? Умирали так лучшие из предков наших. Но не следовало ему искать худого и меня в позор и в печаль вводить. Подучили ведь его слуги, чтобы себе что-нибудь добыть, а для него добыли зла». Он был убежден, что здесь не обошлось без горячей, запальчивой подсказки боярина Ставки Гордятича. И подумалось ему еще, что немало, видно, несчастий принесет ему гордый боярин, что надо бы отослать его под присмотр Мстислава в Новгород, отодвинуть его подальше от княжеских междоусобиц.