Полководцы Московского царства

Как уже говорилось выше, русские источники в целом дают подтверждение рассказу Герберштейна. Действительно, велись переговоры о судьбе знатного пленника — князя Федора Лопаты-Оболенского. Хабар выкупил его за астрономическую по тем временам сумму: 600 или, по другой летописи, 700 рублей серебром. Действительно, грамота, выданная под давлением вооруженной мощи крымцев, была возвращена. Документы того времени повествуют: «И взял тогды царь крымской на великого князя грамоту данную, как де великому князю дань и выход давать ему. И тое грамоту Божиим милосердием у царя взял на Резани Оманом Иван Васильевич Хобар Симской»[97]. Действительно, крымцев Иван Васильевич отбил, в город они не вошли.

Под рукой у наместника рязанского была горсть храбрецов из старинного рязанского боярства. Еще недавно они служили собственному князю и вдруг стали подданными Москвы. Далеко не все, надо полагать, испытывали восторг от подобной перемены, но в критический момент ни в чем своего московского начальника не подвели, не сдали врагу. Это «Булгак да Федор Денисьевы, Иван да Семен Коробьины, Стрекало Измайлов, да… Клементей да Василей да Михайло Кобяковы, Федор Сумбулов»[98].

Конечно, эпизод с Рязанью несколько «смазал» впечатление от той акции устрашения, которую провел в сердце русских земель крымский хан. И. В. Симский показал: хоть и страшны крымцы, пришедшие не «скорым изгоном», а «в силе тяжкой», но и на них управа найдется, это не столь уж непобедимый противник. Вскоре он получил от великого князя честно заработанный боярский чин.

После кампании 1521 года наступило время делать выводы на будущее. Прежде всего — укреплять оборону, пребывать в постоянной готовности дать отпор незваным пришельцам. Там, где неприятель слабее — а это, несомненно, младший Казанский «юрт», — проявить активность и в перспективе вновь, как при Иване III, поставить эту враждебную территорию под русский контроль.

Необходимые выводы были сделаны, и на протяжении полустолетия крымцы более не прорывались к ядру коренных земель России.

Но прежде произошел «разбор полетов», то есть решение вопроса о том, кого винить за общий военный провал. «Когда татарские цари покинули… Московию, — свидетельствует Герберштейн, — государь Василий снова вернулся в Москву… При дворе государя возник спор, кто был виновником бегства русских при Оке: старейшие возлагали вину на командовавшего войском князя Димитрия Бельского, молодого человека, пренебрегшего их советами, говоря, что татары перешли реку по его беспечности, а он, отводя от себя обвинение, утверждал, что прежде всех начал бегство… князь Андрей, младший брат государя, а прочие последовали за ним. Василий, не желая показаться слишком строгим к брату, который явно был виновником бегства, лишил должности и княжества одного из начальников, бежавшего вместе с братом князя Ивана Воротынского, и заключил его в оковы»[99].

В действительности пострадало несколько военачальников, притом крупнейшие среди них — князья В. В. Шуйский-Немой, а также И. М. Воротынский. Им вменили в вину неподчинение приказу: Василий III якобы велел им, стоящим с войсками в Серпухове, «противу царя ити. Они же не поидоша»[100]. Так ли это в действительности или же прав Герберштейн? Источники не позволяют ответить на этот вопрос точно. Одно ясно: И. М. Воротынский и В. В. Шуйский-Немой — самые опытные полководцы своего уровня во всей русской армии. Лучше их к 1521 году у Василия III не осталось никого: плеяда великих соратников великого отца к тому времени оказалась исчерпана по естественным причинам. Новых талантливых военачальников не появилось — разве что тот же Хабар, но он на момент нашествия стоял, что называется, «рангом ниже» обоих. И если Шуйский с Воротынским не справились, то, видимо, не справился бы никто. Проблема была все-таки, видимо, не в их робости, а в том, что Россия (в том числе и верхушка русской военной элиты) оказалась психологически не готова к новому испытанию в духе Ахматовой рати 1480 года; Василий III не унаследовал от родителя дара стратегического предвидения; если при нем и были советники, способные подсказать весь гибельный масштаб крымской угрозы, то их не послушали; да бог весть, имелся ли кто-нибудь из вельмож, способный рассчитать по шагам всю последовательность рискованной борьбы против Литвы, Казани и Крыма одновременно…

Отвага и преданность И. В. Симского-Хабара в какой-то мере оказались спасительными. И дело не только в том, что великая многолюдная Рязань устояла. И даже не в том, что Иван Васильевич заполучил позорную грамоту о дани, — не грамоты воюют, а полки! Нет, другое важнее. Прежде всего, Иван Васильевич спас честь русского воинства.

Даже если бы за именем боярина Хабара стояли лишь два крупных воинских успеха — Нижний и Рязань, — то и тогда личность его заслуживала бы громкой славы, долгой доброй памяти, памятников от благодарных потомков. Но самая славная победа пришла в судьбу полководца через три года после рязанского одоления татар.