И действительно, большая часть невероятной массы волос сгорела — те массивные локоны, которые Мургатройд (кто же ещё?) должен был ежедневно и еженощно часами проходить щёткой и расчёсывать, заплетать и украшать лентами… надо надеяться, хотя бы мягко… невероятное обилие светло-каштановых волос, расплетённых на ночь, действительно сгорело, но немного ещё сияло, словно у коротко остриженного мальчика. И они виднелись в тусклом и вспыхивающем свете, сверкающие от влаги, сияющие каплями воды, которая погасила их пламя. Лицо девушки, такое же спокойное, как и обычно. Розовые губы всё так же чуть приоткрыты. Но, что бы она ни могла сказать, теперь это навсегда останется неизвестным.
А что касается Мургатройда, по крайней мере, Смерть наконец-то освободила его от всех причин скрываться и страшиться. Скрытный вид теперь совсем исчез. Его лицо выглядело совершенно благородным.
— Полагаю, вы можете сказать, что он эксплуатировал её, держал её в рабстве — но, по крайней мере, он рискнул своей жизнью, чтобы спасти её…
Один из оставшихся до сих пор сторожей, шагнул вперёд и почтительно отсалютовал. — Прошу пардону, господин верховный полицейский комиссар, — проговорил он. — Но это всё было не так.
— Что было не так? — огрызается Лобац.
Сторож, всё ещё почтительно, но довольно твёрдо: — То, что бедный джентльмен пытался, умирая, спасти бедную мисси. Но это было не так, господин верховный комиссар и профессор доктор. Это было, можно сказать, наоборот. Это
— А, прекрати брехать, человече! — рычит Лобац.
Эстерхази, тряся головой, бормочет: — Смотрите, как быстро начинается процесс мифотворчества и легендарности… Ох! Господи! — Потрясённый, онемевший, он призывает Лобаца только жестом. Всё ещё стоя на коленях, Эстерхази безмолвно указывает на ступни Полли Чармс, Спящей Женщины. Это маленькие изящные ступни. Они, как и всегда, босы, обнажены. И Лобац, следуя слабому жесту, видит с потрясением, к которому его не подготовил даже опыт, что босые ноги мёртвой девушки глубоко исцарапаны, изранены и красны от крови.