∀поллон против Олимпа

Ромашкин отверз очи и не поморщился: к счастью, вино не оставило после себя похмелья. Был лишь дурноватый привкус, но уж это-то сущий пустяк. Важнее другое: Аполлон проснулся не дома в кровати, не за столом у Сциллы Харибдовны и не где-нибудь ещё, пускай даже в общаге. А в Элладе, будь она неладна.

— Гете-е-ера! — протянул студент, потому что аналога русскому слову на букву «б» в эллинском языке не подобралось.

— Любишь общество весёлых нравом женщин? — Царь Микен одобрительно ухмыльнулся. — Побудь пока со старым сквалыгой. Он про тебя что-то понял, но не выболтал, что. Боится тебя, представь себе. Ты уж не запирайся потом, перескажи беседу. Договорились?

— Желание хозяина закон, — многозначительно произнёс Ромашкин, напустив на себя церемонность.

— Синон, проводи гостя.

Злобный сутулый мужлан в погнутых латах, шлеме и с коротким копьём дождался, пока долговязый чужестранец поднимется, затем кивнул на выход и потопал из шатра, гремя доспехами.

Наконец-то Аполлон впервые увидел, куда попал. В безоблачном небе светило слепящее солнце, вдали высились стены Трои, а вокруг шатра раскинулся лагерь греков. Палатки, шалаши и подобия казарменных домов окружали холм, на котором стояли парень и его провожатый. Сзади раскинулось море, на песке лежали вытащенные на берег остроносые корабли с мачтами. Впереди, в направлении осаждаемого города, греки насыпали вал и возвели деревянную стену.

«Странно как-то, — пришло на ум Ромашкину. — Народу здесь не больше пяти сотен, сидят в лагере... Не так я себе представлял осаду».

Ахейцы селились не равномерно. Палатки-шалаши располагались несколькими островками, вокруг больших шатров. Разумеется, в них жили вчерашние собутыльники, точнее, сокувшинники студента — цари своих городов.

Синон повёл парня в самый дальний уголок лагеря, к одинокой хижине, примостившейся возле кизиловой рощи. Всю дорогу Ромашкин старался не замечать, как на него откровенно пялятся суровые греческие воины. Эта тусовка не внушала доверия, здесь не было возвышенных и легконогих бойцов, которые в старых советских мультфильмах непременно бегают и мечут разные спортивные снаряды. Хмурые дядьки, кто в латах, кто в хитоне, кто вовсе голышом, таращились на долговязого, по их меркам, чужака, отпуская неостроумные шуточки в адрес его роста и странной одежды.

Долгий путь сквозь угрюмую толпу закончился, и студент вошёл в хижину Калхаса.

Старец лежал в постели, окружённый заботой несимпатичной женщины с усами и острым носом. Закрыв глаза, больной поглощал хлебную лепёшку, отчего в бороде скапливались крошки, а сидящая подле служанка пыталась выловить их тонкими пальцами, но на то он и прорицатель — стоило ей потянуться к бороде, и он вновь подносил лепёшку ко рту. При этом лыбился и чавкал отнюдь не по-людски.

Аполлона передёрнуло: Эллада и без того была его проклятьем, но вот такая — хамоватая и дикая — оказалась вовсе несносной.

— Садись, чужанин, — прочавкал Калхас, не поднимая век.

Ромашкин пристроился на раскладном стульчике возле выхода, осмотрелся. Прорицатель не относился к среднему классу. Нищета царила неописуемая. Хотя служанка не ленилась, только это были опрятные лохмотья, аккуратная рухлядь и чистая, но потрескавшаяся посуда. Ни тебе уюта, ни презентабельности. В шатре Агамемнона царил бардак, да роскошный. Хижина старца ощущалась сиротливой при живом хозяине.

— Слуге времени и рока чужда нега быта, о существо из непознанного мира, — проговорил Калхас, не переставая жевать.

— Так ты и мысли читаешь?! — Студент запаниковал.

— Твоё вчерашнее касание накрепко нас связало. Уйди, женщина, беседа не для твоих ушей.

Служанка встала и тихой тенью выскользнула из дому.

— Сядь поближе, хотя я тебя и боюсь, — пробурчал предсказатель. — Слаб я, годами богат, сквозь себя многое пропустил, а тут ты ещё...

Парень пододвинул стульчик к одру болезного.

— Как тебя зовут, существо, коему нет места ни в мире, ни в чертогах Олимпа, ни в царстве мрачного Аида? — спросил старец.

Студент несколько секунд колебался, раздумывая, дальше гнуть линию с амнезией или назваться. Наконец, решился:

— Аполлон.

Калхас открыл один недоверчивый глаз, вперился в лицо Ромашкина, а затем его седые брови поднялись.

— И верно, Аполлон... — растерянно выдохнул прорицатель. — Но не Феб, покоритель Трои. Не олимпиец, брат Зевса. Откуда ты пришёл, Аполлон? Не на погибель ли всем нам послан?

— Сам не понимаю, как тут очутился. — Парень досадливо поморщился. — Я вообще не верю, что такое может быть. Греки, лепёшка. Троя... Будто сплю, а никак не проснусь.

Ромашкин поморщился: «Даже не ругнёшься по-нашему. Лепёшка...»

Старец, похоже, удостоверился, что демон из потусторонних миров действительно не прибыл с карательной миссией, и снова смежил веки. Вздохнул:

— Тёмные времена впереди. Забвение и хаос... Никак не прозреть пути спасения... Не вестник ли ты грядущих бедствий?.. Вижу, ты потерялся. И не один. Есть ещё... дева. Дева дивной, нездешней красоты. — Голос прорицателя стал напевнее, глубже. — Твоя избранница.

— Лена? — Ромашкин аж вскочил с места.