Полная иллюминация

Шломо В обнаружил посеребренность меж бедер жены своей Чебры — да не утратит ее поступок исключительности ни в этом, ни в иных мирах, — но не проронил ни слова, покуда не выкрасил ее грудь зеленью своих рук и не залил эту грудь белым семенем. Нагую, он проволок ее по серым от лунного света улицам, от дома к дому, барабаня в двери почерневшими от синяков кулаками. Он заставил ее смотреть, как отрезает мошонку у Шмуэля Р, который, воздев к небу свои посеребренные пальцы, молил о пощаде и двусмысленно вопил: Произошла ошибка. Пестрело повсюду. Индиго Выдающегося Раввина Фейгеля Ф на страницах сразу нескольких ультрасветских периодических изданий. Мертвогубая синева скорбящей вдовы Шифры К, точно след от детского ластика, через все надгробие мужа на местечковом кладбище. Ирвина П все поспешили обвинить в том, что он с ног до головы облапал Времямера своими бронзовыми пятернями. Он такой эгоист, — говорили они. — Все хочет себе заграбастать! Хотя облапан Времямер был их руками, руками каждого из них, и в его бронзовой радуге, точно спрессованные, умещались цвета всех жителей штетла, вечно вымаливавших у него кто сыновей-красавцев, кто пару-тройку лет жизни, кто защиты от молнии, кто любви.

Штетл пестрел делами своих обитателей, а поскольку в ход были пущены все цвета (за исключением, конечно же, цвета прилавка), никто уже не мог с уверенностью сказать, к чему прикасалась рука человека, а что было таким, каким было само по себе. Поговаривали, что Гецель Г тайком переиграл на скрипках всех скрипачей (хотя на скрипке он играть не умел), потому что скрипичные струны были цвета его пальцев. Шушукались, что Гейша Р, должно быть, занялась акробатикой, а иначе разве бы стала линия Еврейско/Общечеловеческого раскола желтой, как ее ладони? И когда румянец на щеках одной школьницы по ошибке приняли за Карамзин святоши, школьницу стали обзывать шлюхой, потаскухой и блудницей.

Загадка добра: Почему безусловно хорошие вещи случаются с безусловно плохими людьми

(См. Бог)

Куннилингус и Женщина в период менструации

Прибегать к помощи неопалимой купины категорически воспрещается. (Полный список норм и правил, регулирующих сами знаете что, прилагается в Приложении Е — ЛЯ.)

Роман — как каждый пребывал в убеждении, что он вынашивает в себе хотя бы один

Роман — это литературная форма, которая легче всего горит. Так уж случилось, что в середине девятнадцатого века каждый житель нашего штетла, будь то мужчина, женщина или ребенок, пребывал в убеждении, что он вынашивает в себе хотя бы один. Этой эпохе, скорее всего, положил начало странствующий цыганский коммивояжер, каждое третье воскресенье каждого второго месяца пригонявший на главную площадь повозку с книгами, которые он рекламировал нараспев, как Истинный источник искушений изумительно изощренный. Что, кроме Эдак и я могу, могло прийти после этого в голову Народу-избраннику?

Более семисот романов было написано между 1850 и 1853 годами. Один начинался так: Сколько лет минуло с той поры, когда я в последний раз думал о тех всклокоченных утрах. Другой так: Говорят, каждая женщина помнит, как у нее было в первый раз, а я вот не помню. Третий так: Убийство — отвратительное деяние, кто бы сомневался, но братоубийство поистине самое чудовищное преступление из всех, известных человечеству.

Среди написанного было 272 наскоро завуалированных мемуара, 66 детективов, 97 повествований о войне. В 107 брат поднимал руку на брата. Во всех, за исключением 89, не обошлось без супружеской измены. В 29 влюбленные гадали, что ждет их в будущем; 68 оканчивались поцелуем; во всех, кроме 35, встречалось слово «стыд». Те, кто не умел ни читать, ни писать, сочиняли романы для зрения: коллажи, гравюры, карандашные наброски, акварели. В Библиотеке Янкеля и Брод под трахимбродское творчество была выделена отдельная комната, хотя романы, которые продолжали пользоваться спросом спустя пять лет после их написания, можно пересчитать по пальцам.

Однажды, без малого сто лет спустя, стеллажи этой комнаты обследовал мальчик.

— Я ищу одну книгу, — сказал он библиотекарше, которая присматривала за трахимбродскими романами с детства и была единственным человеком, прочитавшим их все. — Ее мой прадед написал.

— Как его звали? — спросила библиотекарша.

— Сафранброд. Но он мог опубликовать ее под псевдонимом.

— Как называлась его книга?