– Нет, – сказал он. – Сам. – Пауза. А потом: – Отца не информируй.
– Разумеется, – сказал я, потому что, конечно, я бы не стал информировать Отца.
– Это должно быть нашей тайной.
Его последняя фраза особенно отпечаталась в моем лобном месте. Пока он ее не изрек, мне не приходило в голову, что у нас есть тайна. Промеж нас было что-то, о чем больше никто в мире не знает и не может знать. Теперь мы разделяем тайну, а не она нас.
Я проинформировал его, что дам свой ответ вскорости.
Я не знаю, как поступить, Джонатан, и жажду, чтобы ты сообщил мне, что, по твоему мнению, правильно. Я знаю, что правильных вещей может быть больше, чем одна. Их может быть две. Их может вообще не быть. Я приму во внимание твои соображения. Это я обещаю. Но я не могу пообещать, что гармонизирую. Есть вещи, которые ты не можешь знать. (К тому же я уже, конечно, приму решение к тому времени, когда ты получишь это письмо. Мы ведь постоянно общаемся в утраченном времени.)
Я неглупый человек. Я знаю, что Дедушка никогда не сумеет возвратить валюту. Это знаменует, что я не сумею переместить нас с Игорьком в Америку. Наши мечты не могут существовать одновременно. Я такой молодой, а он такой состарившийся, и оба эти факта должны были бы сделать каждого из нас заслуживающим своей мечты, но это невозможно.
Я уверен, что ты сейчас изречешь. Ты изречешь: «Давай я дам тебе валюту». Ты изречешь: «Ты можешь возвратить ее, когда она у тебя появится, а можешь не возвращать никогда, и я не напомню». Я знаю, что ты это изречешь, потому что знаю, что ты хороший человек. Только это неприемлемо. Я не могу взять у тебя валюту по той же причине, по которой Дедушка не может взять меня с собой в поездку. Это вопрос выбора. Ты можешь это понять? Пожалуйста, попробуй. Ты единственный человек, который всегда понимал меня с полуслова, но я тебе скажу, что и я единственный человек, который всегда понимал тебя с полуслова.
Остаюсь в предвкушении получения твоего письма.
Бесхитростно,
Александр
Увертюра к иллюминации