Полная тьма, ни одной звезды

Обернув удостоверения резинкой, она поняла, что водительские права каким-то образом оказались снова сверху, и назвала себя тупой сукой… бранное слово, за которое она отвесила бы Бобу пощечину, если он когда-нибудь попробовал бы сказать его ей. Не то, чтобы он когда-либо говорил.

— Тупая сучка, но не связанная сучка, — пробормотала она, и судорога пронзила ее живот. Она опустилась на колени и замерла, ожидая пока это пройдет. Если бы здесь была ванная, она бросилась бы к ней, но ее не было. Когда судорога неохотно отступила, она переложила карты, в том, что она была вполне уверена, было правильным порядком (донор, библиотека, водительские права), затем положила их в коробку Запонки. Коробку обратно в тайник. Болтающаяся часть плинтуса плотно закрыта. Коробка каталогов вернулась туда, где была, когда она споткнулась об нее: слегка выдвинута. Он никогда не заметит разницу.

Но была ли она уверена в этом? Если он был тем, кем она думала — чудовищно, что такая мысль должна быть у нее в голове, когда всего полчаса назад всего чего она хотела, были новые батарейки для, будь он неладен, пульта — если он им был, тогда он был осторожен в течение долгого времени. И он был осторожен, он был опрятен, он был из тех чудаков что все — полирует, все — чистит, но если он был тем, что будь они неладны (нет, прокляты) эти пластиковые карточки, казалось, предполагали он был, то тогда он должен быть сверхъестественно осторожным. Сверхъестественно наблюдательным. Хитрым.

Это слово, о котором она никогда не думала в связи с Бобом до сегодняшнего вечера.

— Нет, — сказала она гаражу. Она вспотела, ее волосы прилипли к лицу в непривлекательных колосках, ее охватила судорога, и руки дрожали как у человека с болезнью Паркинсона, но голос ее был странно спокойным, необыкновенно невозмутимым. — Нет, это не он. Это — ошибка. Мой муж не Биди.

Она вернулась в дом.

5

Она решила сделать чай. Чай успокаивал. Она наполняла чайник, когда телефон снова зазвонил. Она бросила чайник в раковину — бум, звук заставил ее слегка вскрикнуть — затем пошла к телефону, вытирая влажные руки о свой халат.

Спокойствие, спокойствие, сказала она себе. Если он может хранить секрет, смогу и я. Помни, что есть разумное объяснение всему этому…

О, действительно?

…и я просто не знаю, какое. Мне нужно время, чтобы подумать об этом, вот и все. Итак: спокойствие.

Она подняла трубку и весело сказала:

— Если это ты, красавчик, то приезжай. Мой муж уехал из города.

Боб засмеялся.

— Эй, дорогая, как дела?

— Держу нос по ветру. А у тебя?

Долгая пауза. Во всяком случае для нее, хотя возможно, она была не больше нескольких секунд. В ней она услышала какое-то ужасное завывание холодильника, и воду, капающую из крана на чайник, положенный ею в раковину, удары собственного сердца — этот последний звук, казалось, раздавался из ее горла и ушей, а не из груди. Они были женаты так долго, что стали почти полностью настроены друг на друга. Это происходило в каждом браке? Она не знала. Она знала только свой собственный. Кроме того, теперь ей стоило задаться вопросом, знала ли она хотя бы его.

— Ты забавно говоришь, — сказал он. — Таким низким голосом. Все хорошо, милая?

Она должна была быть тронута. Вместо этого она была напугана. Марджори Дюваль: имя не просто висело перед ее глазами; оно, казалось, мигало, как неоновая вывеска бара. На мгновение она потеряла дар речи, и к ее ужасу, кухня, которую она так хорошо знала, дрогнула перед нею, по мере увеличения слез в ее глазах. Та судорожная тяжесть также вернулась в ее кишечник. Марджори Дюваль. Вторая группа, положительный резус. Хани-Лейн 17. Другими словами: эй, милая, как твоя жизнь, держишь нос по ветру?

— Я думала о Брендолин, — услышала она свой голос.

— О, детка, — сказал он, и сочувствие в его голосе, было всем Бобом. Она знала это хорошо. Разве она не привыкала к этому раз за разом с 1984 года? Даже еще раньше, когда они еще ходили на свидания, и она осознала, что он был тем самым? Конечно, осознала. Поскольку он ухаживал за ней. Мысль, что такое сочувствие могло быть просто сладкой глазурью на отравленном пироге, была безумной. Тот факт, что она сейчас лгала ему, был еще более безумным. Если это так, то это еще более безумно. Или возможно безумие было уникально, и не было никакой сравнительной или превосходной формы. И о чем она думала? Ради бога, о чем?

Но он говорил, и она понятия не имела, что он только что сказал.

— Повтори снова. Я наливала чай. — Еще одна ложь, ее руки дрожали слишком сильно, чтобы налить что-нибудь, но небольшая вероятность была. Но голос ее не дрожал. По крайней мере, она так думала.

— Я спросил, что случилось?