Полночь

Усадьба Фонфруад находилась в конце деревни, которую надо было пройти из конца в конец по темным грязным улицам, но когда Элизабет наконец услышала скрип петель тяжелых решетчатых ворот, она почувствовала одновременно и облегчение, и тревогу, так что забыла все тяготы трудного пути, дождь, холод, грязь, забыла даже об усталости, из-за которой минуту назад она спотыкалась в темноте и висла на руке господина Аньеля. Теперь под ногами зашуршал гравий, а по правую и по левую руку от дорожки плотной стеной потянулись деревья. От нетерпения сердце девушки забилось сильней, и она засыпала своего спутника вопросами. Сколько человек она увидит? В котором часу здесь обедают? Когда пошлют за ее чемоданом? Но ни на один из вопросов она не получила желаемого ответа. Ее провожатый всего лишь сказал таинственным тоном, что в доме надо вести себя тихо, говорить вполголоса. И не подпрыгивать, как сейчас, в усадьбе Фонфруад это считается дурным тоном. (Элизабет тотчас пошла ровным шагом.)

Насколько она могла судить в темноте, дорожка делала поворот, затем шла под гору. Над головами путников дождь шумел в вершинах высоких елей, лапы которых полностью затеняли дорожку. И вдруг девушка увидела впереди белую громаду дома, а затем и выбивавшуюся из-под двери слабую полоску света. Господин Аньель остановился.

— Дитя мое, — прошептал он, — прежде чем вы переступите порог этого обиталища, позвольте мне выразить одно пожелание.

Он постоял несколько секунд, подняв к небу истекающий дождевой водой зонтик.

— Будьте счастливы в нашем кругу! — сказал он наконец громким голосом, позабыв свои недавние наставления. — Пусть на вашу долю достанутся в этом доме все прекрасные вещи, какие только есть на свете, и я надеюсь, вы сумеете воспользоваться ими себе на благо. Эти слова я высек бы, словно герб, над центральным окном фасада, и надпись эта казалась бы мне такой же естественной, как звезда в небе.

Не успел он закончить свою речь, как где-то наверху хлопнули, открываясь, ставни этого самого центрального окна, и в ночи послышался клокотавший яростью голос:

— Аньель, если я еще раз услышу, что вы хотите высечь, написать или нарисовать какую бы то ни было фразу, я выставлю вас вон, понимаете? Сейчас же поднимитесь ко мне в кабинет!

Вздрогнув от испуга, Элизабет подняла глаза, но за прикрытыми ставнями не видно было ни огонька, лишь какая-то черная тень тотчас исчезла в глубине дома.

В наступившей пугающей тишине девушка ощутила жалость к тому, кому предназначалась эта гневная тирада; однако, к своему великому изумлению, она услышала, как спутник ее, открывая дверь, весело пробормотал:

— Ухо охотника… Великолепный господин Эдм!

Они вошли и оказались в большой пустой комнате, освещаемой единственной свечой, стоявшей на деревянном сундуке, который сохранил следы красной краски. На вбитом в стену гвозде висела какая-то одежда. Здесь был еще соломенный стул, зябко притулившийся к высокому кирпичному камину, на решетке которого не было ни уголька, — вот и вся обстановка.

Элизабет огляделась.

— Это господин Эдм только что кричал из окна? — спросила она.

— Я не сказал, что это он.

— Но вы сказали, что у него ухо охотника.

Господин Аньель покачал головой.

— Это я не про него.

Элизабет снова посмотрела по сторонам; при колеблющемся свете свечи увидела на стене огромную танцующую тень господина Аньеля. Тот стоял перед ней, ожидая, когда она закончит эту своеобразную молчаливую инвентаризацию, следил за тем, как она переводила взгляд от камина к стулу, от стула к сундуку, смотрел на девушку таким взглядом, какой бывает у преданного пса. Как только она посчитала, что осмотрела все, он ключом, который только что вынул из кармана, указал на огромные балки крыши, почерневшие от копоти и старости, затем — на большие неровные каменные плиты, устилавшие пол, одни из них были серые, другие — белые, точно кости давно умерших животных.

— Этот дом, он очень старый и очень прочный, — шепотом сказал господин Аньель.

Девушка, немного оробевшая в необычной обстановке, так же тихо повторила:

— Очень старый и очень прочный…

Господин Аньель, одобрительно кивнул и направился к маленькой двери, которую Элизабет раньше не заметила. Она пошла за ним по пятам и попала в темную комнату, где горел камин. Поначалу она увидела лишь языки пламени, трепетавшие над каминной решеткой и бросавшие на потолок красноватые отблески, затем разглядела большое зеркало, которое словно пронзало тень. Господин Аньель, видимо, никак не мог отыскать выключатель, Элизабет слышала, как он нетерпеливо фыркал, шаря рукой по стене, и вдруг громко вскрикнул. И в тот же миг в одном из углов комнаты вспыхнула лампа под красным абажуром, который делал ее похожей на ночник, открылась и сразу же закрылась какая-то дверь, однако девушка успела разглядеть край бежевой шали, мелькнувший, словно воробьиное крыло.

— Мы кому-то помешали? — спросила Элизабет.

Господин Аньель покачал кистью руки в знак того, что, мол, не стоит обращать внимания на такие пустяки.