Полночь

Полминуты спустя она бродила по длинным коридорам, похожим на те, откуда она ушла, и снова несмело поворачивала ручки дверей, которые либо были заперты, либо вели в пустые комнаты. Исследовав на ощупь четыре или пять таких комнат, где она переворачивала стулья и обивала лодыжки о ножки столов, Элизабет устала и, зевнув, села в глубокое, обитое какой-то материей кресло. Это кресло было старинное: просторное и мягкое, с закругленными подлокотниками и удобно облегавшей тело спинкой, что располагало к лени и неге. Элизабет свернулась в нем, точно молодая кошечка, и провела рукой по сиденью от края до края; обнаружила, что кое-где обивка порвалась и из нее лезет волос, что многих пуговиц не хватает, а еще ей показалось, будто это кресло хранит тепло всех, кто в нем когда-либо сидел, в общем, хоть она и не могла разглядеть его в темноте, оно ей понравилось. Чем-то это кресло напоминало Элизабет господина Лера — такое же огромное и доброе, снисходительное к лени, от него исходила такая же доброта, какую она сразу почувствовала ненастной зимней ночью, как только вложила свою заледенелую ручонку в шершавую лапищу эконома; это сравнение показалось Элизабет очень точным и справедливым, и вдруг она услышала какой-то негромкий шум и подняла голову.

Недалеко от нее кто-то дышал; спокойное размеренное дыхание мало чем отличается от слышных в тишине обычных ночных шорохов, и сначала Элизабет подумала, что ошиблась. Однако стоило ей задержать собственное дыхание, как она услышала шум уже отчетливее. Вслушалась повнимательней, еще не зная, каким образом истолковать этот шум. Сомнений не было — здесь кто-то спал. Сердце девушки забилось чуточку сильней, но она не испугалась. Какой смысл бояться спящего человека? А еще больше ее успокаивало то, что спящий мужчина производил бы больше шума, возможно, храпел бы. Конечно, это женщина или ребенок.

Нащупав в кармане спички, Элизабет задумалась: как ей лучше поступить? Тихонько уйти из комнаты? Ни за что на свете! Тогда, значит, пожертвовать спичкой, чтобы обнаружить в ногах постели хитрого маленького крестьянина вроде Марселя или же, чего доброго, злого и грязного пса, растянувшегося на подстилке? Лучше постараться узнать, кто же тут спит, как-нибудь по-другому. Девушка встала, но, чтобы избежать новых столкновений с мебелью и не разбудить спящего, опустилась на четвереньки и так направилась туда, откуда доносился шум дыхания.

Она думала, что ползет к кровати, но рука ее натолкнулась на ножку кресла вроде того, в котором только что сидела и которое так походило на господина Лера не только по размерам, но и по характеру. Элизабет опустилась на колени и несколько минут слушала ровное дыхание, напоминавшее отдаленный шум прибоя; этот мирный и мерный звук ничего дурного не предвещал, и девушке захотелось протянуть руку и потрогать спящего, но она не осмелилась. Однако у нее хватило храбрости встать и склониться над креслом, так что она ощутила это теплое дыхание на своей щеке. После долгих колебаний она наконец скрепя сердце чиркнула одной из двух оставшихся спичек о подошву своей туфли.

Сначала маленький огонек ослепил ее, как вспышка молнии, и она резко выпрямилась, сама не зная зачем. А потом увидела, что поперек огромного кресла, обитого бархатом, казавшимся вишневым при свете спички, лежал, развалившись, юноша лет семнадцати в небрежной и одновременно зловещей позе, которая делает спящего похожим на мертвеца. Голова откинулась назад, из ворота рваной рубашки выглядывала могучая шея; одна рука, вытянутая вперед, так и застыла в этом положении, кисть ее словно сжимала рукоять какого-то оружия, а другая покоилась на животе, будто закрывая рану. Юноша казался смертельно усталым. Одна нога была закинута на подлокотник кресла, другая, вытянутая вперед, упиралась каблуком в пол.

Элизабет бросила спичку, так как та начала жечь ей пальцы. В нахлынувшей на нее темноте в глазах замелькали искорки, и она заметила, что вся дрожит. Никогда в жизни не видела она никого прекраснее этого спящего юноши. Чутьем поняла, что не ошиблась, когда, преклонив колени, лицом своим воспринимала его дыхание. И теперь сама не знала, отчего она дрожит: то ли от беспокойной, тревожащей душу радости, то ли от странной, неведомой ранее боли. И почему она так разволновалась? Опершись на спинку кресла, постаралась вспомнить черты лица юноши, ибо все, что его касалось — поза, одежда — приобрело в глазах Элизабет первостепенное значение, однако, хоть она и пожирала его глазами, пока горела спичка, теперь поняла, что, собственно говоря, не увидела всего, что хотела бы видеть, ни черт лица, ни цвета волос, никак не могла вспомнить, во что именно он был одет. Ослепленная его красотой, она запомнила только белые и черные лохмотья на загорелом теле.