Полночь

— Поди на кухню и налей водой этот графин. И подай-ка мне стаканы, что стоят там на полке. Сначала графин. Да пошевеливайся!

Девушка изо всех сил старалась выполнить поручение, моталась взад-вперед, но сердце ее билось так сильно и она так боялась не угодить Сержу, что испытала облегчение, когда он ушел из буфетной. Однако, оставшись одна, Элизабет впала в отчаяние. Пока Серж был с ней, пусть и грубил, она была счастлива, но сейчас, когда он ушел, ей показалось, что он ее не любит. Ведь он с самого начала так ни разу и не сказал, что любит ее, а каким сухим и жестким тоном он отдавал ей приказы! Всю любезность приберегал для других.

Чей-то громкий голос заставил Элизабет снова приникнуть к кошачьему лазу, и она увидела посреди зала мать господина Эдма в длинном дорожном пальто с аляповатыми синими и красными полосами. В этом наряде она казалась неимоверно широкой в плечах, несомненно, за счет поперечных полос спереди и сзади, которые делали ее похожей на зебру или на сторожевую будку в человечьем облике. Под буйной копной черных волос, в которой можно было разглядеть кусочек ограненного гагата, куриное крылышко и виноградную гроздь, голова казалась крошечной. От злости щеки ее раскраснелись, словно их исхлестал холодный ночной ветер, так что цвет этого сердитого лица представлял собой нечто среднее между фиолетовым и темно-розовым — сочетание, не очень приятное для глаз. При неверном свете лампы, освещавшей лишь одну сторону зала, старуха стояла неподвижно, точно раскрашенный истукан.

— Семь часов пути, — рассказывала она, — семь часов, из них два — на двуколке, три — на вонючем вокзале, где меня держал дождь, и два — на скамейке вагона третьего класса. Каково? Так что у меня хватило времени подумать о каждом из вас, друзья мои! Наконец возвращаюсь в полном изнеможении. И кто меня встречает на вокзале?

— Мадам, — робко сказал Аньель, — мы же не знали…

Старуха бросила на него испепеляющий взгляд.

— Кто меня встречает на вокзале? — повторила она нарочито медленно. — Никто. Уже ночь, я замерзла и проголодалась. Но кому какое до этого дело, не правда ли? Значит, к проведенным в пути семи часам пришлось добавить еще и километровую пешую прогулку по дороге, которая превратилась в одну сплошную лужу, с чемоданом в руке и семьюдесятью годами в ногах. И вот, придя сюда, я вижу, что вы собрались пировать у моего очага.

— Пировать! — вполголоса сказала иностранка. — Я, например, не пирую, а грызу ломтик ветчины.

Мать господина Эдма шагнула к сотрапезникам, и те невольно попятились.

— Ну что ж, — продолжала старуха, поднося руки к шляпке, — я принесла вам весть, которая, я думаю, покажется вам весьма интересной.

Резким движением она выдернула из-под виноградной грозди длинную шпильку, словно извлекала ее из собственного мозга, взяла эту шпильку в рот, из-за чего ей пришлось оскалить зубы как бы в торжествующей свирепой улыбке. Затем со всеми предосторожностями сняла с головы венчавшее ее замысловатое сооружение, и видно было, как высоко она ценит этот свой головной убор. Старуха медленно пересекла зал, и все головы, точно связанные с этой важной особой невидимыми нитями, поворачивались ей вслед. Подойдя к прислоненному к стене поставцу, мать господина Эдма положила на него свою шляпку, воткнула шпильку под куриное крылышко и вернулась к сотрапезникам, которые продолжали пожирать ее глазами.

— Впервые в жизни, — произнесла она глухим голосом, — я вернулась ни с чем.

Эхо откликнулось на эти слова, которые метались в полумраке, словно невидимые птицы.

— Да, — продолжала мать господина Эдма. — Долгие годы мне удавалось уговорить этих людей. Я добивалась отсрочки платежей, улаживала разные мелкие дела.

Старуха перешла поближе к огню. Гнев ее мало-помалу улегся, и на смену ему пришла тихая печаль, еще более пугавшая всех присутствовавших, которые почтительно расступались перед ней. Повернувшись к ним спиной, она стала греть руки у огня и продолжала говорить, обращаясь к каминной решетке:

— Теперь всему конец. Прежде всего я пошла в контору Газовой компании. Чтобы вызвать к себе доверие, нарочно оделась поизысканней… надела вот эту шляпку… — она указала подбородком на драгоценный головной убор. — Но вот беда! Посадите человека за окошко с решеткой — и он становится лютым зверем. Служащий этой компании накинулся на меня, как цепной пес… Словом, газа в нашем доме больше не будет.

Старуха мрачно вздохнула и несколько секунд промолчала. За спиной этой грозной фигуры, чернеющей в красноватых отблесках огня, никто не шелохнулся.

— Не будет газа, и электричества тоже не будет, поймите это хорошенько. Напрасно я клялась и божилась, предлагала дать расписку. С таким же успехом могла бы сплясать перед ними фанданго. О продлении кредита не может быть и речи. А по поводу просрочки платежей служащий прозрачно намекнул на взыскание через суд…

— Подобный удар — все равно что удар кирки, разбивающей стены идущего на слом дома, — послышался ровный голос, не высокий и не низкий, — но я все-таки остаюсь верна своей мысли. Этот дом обрушится сам.