Полночь

— Ах, это вы, Корнелия, с вашими разглагольствованиями насчет слома и обвалов! — не оборачиваясь, сказала мать господина Эдма. — Послушайте-ка лучше, кузина, что было дальше. Из Электрической компании я направилась на телефонную станцию и попросила не отключать наш телефон. «Только представьте себе, — сказала я, — что среди ночи нам вдруг понадобится немедленная помощь полиции или врача…» На меня посмотрели как на дурочку. Телефона, стало быть, тоже не будет.

— Мадам, — прервал ее Аньель дрожащим голосом, — садитесь, пожалуйста.

Старуха отмахнулась от него широким движением руки, по-мужски, опять же не оборачиваясь.

— Пока что я рассказала вам, друзья мои, о своем шествии с крестом на Голгофу. Но вот и сама Голгофа, потому что самое страшное я оставила напоследок. Налоговый инспектор. Как только он посмотрел на меня, я поняла, что совершила ошибку, надев эту… чуточку элегантную шляпку, но я-то надеялась вызвать доверие тех, кто ведает газом и электричеством. Как бы там ни было, только в конторе налогового инспектора я поняла, что жизнь довольно горькая штука, полная превратностей. Он начал задавать мне вопросы, спросил с улыбочкой: «Как вы считаете, мадам, ваша гражданская совесть чиста?» Ну и конечно — ни освобождения от налогов, ни отсрочки. Все налоги должны быть выплачены в течение месяца, иначе на имущество будет наложен арест.

Наступила мертвая тишина, и старуха, продолжавшая стоять неподвижно перед камином, судя по всему, погрузилась в горестное раздумье; время от времени она издавала негромкий стон, и голова ее меж широких плеч склонялась все ниже и ниже. Никто из собравшихся за столом не шевелился, каждый уныло взирал на свою пустую тарелку, как будто видел в ней свою судьбу, заставившую их всех застыть с таким озабоченным видом. Серж на цыпочках отошел в сторону. И вдруг господин Аньель смущенно пробормотал:

— Вот придет господин Эдм…

Он остановился и хрустнул пальцами, еще более смутившись оттого, что все взгляды устремились на него.

— Так что же, несчастный старик? — спросила мать господина Эдма. — Вот придет мой сын и…

— И мы будем уже не такими печальными! — с неожиданным жаром вскричал господин Аньель.

Старуха лишь пожала плечами, но слух Аньеля уловил всеобщий одобрительный шепот.

— Во всяком случае, — сказал господин Бернар, радуясь тому, что наконец хоть кто-то нарушил зловещее молчание, — как бы суровы ни были законы и каким бы… каким бы затруднительным ни было положение моего бедного брата, — тут он покашлял, — мне ясно одно: законники могут наложить лапу на Фонфруад, на самого Эдма, на Эву и даже на Корнелию, а еще на Аньеля, на Сержа, — (услышав свое имя, каждый вздрагивал), — и — увы! — на вас, многострадальная матушка! Но общепринятые обычаи всех времен… наконец, сама мораль, да, да, сама всеобщая мораль воспрещает преследовать несчастного слепого, не так ли, мсье Аньель?

— О, вы правы, мсье Бернар! — откликнулся Аньель. — Я вам помогу, я буду вашим…

Презрительный смех Корнелии оборвал эту фразу.

— В чем дело? — спросила мать господина Эдма, обратив взор на Корнелию.

— Мама, не слушай! — умоляющим тоном попросил господин Бернар. — Ты прекрасно знаешь, что она вечно твердит одно и то же. Она сумасшедшая.

— Я не сказала ни слова, — заметила Корнелия, поглаживая ладошкой большую гагатовую брошь на груди.

Мать господина Эдма снова повернулась к камину и стала молча смотреть на огонь, а Корнелия тем временем показала господину Бернару острый кончик языка. Серж, державшийся подальше от стола, в глубине зала, приблизился к слепому и что-то шепнул ему.

— Да, конечно, — сказал господин Бернар. — Пусть дадут мадам Анжели глоток вина и маленький бисквит. Не правда ли, мама?

— Разумеется, — безучастно ответила старуха. — Но если сложить глотки вина и маленькие бисквиты, которые подавались этой женщине с тех пор, как она дожидается этого знаменитого поезда, отходящего в восемь минут второго ночи… Серж, мальчик мой, чего я только не наслушалась в деревне про тебя.

— Про меня, мадам? — откликнулся тот, улыбнувшись, точно мальчик из церковного хора.

— «Про меня, мадам?» — передразнила его мать господина Эдма. — Конечно же, про тебя. И нечего строить такую невинную мину. Вроде бы ты опять подрался, на этот раз с посыльным из булочной из-за какой-то девчонки.

Услышав эти слова, Элизабет ощутила сильный толчок в груди. Однако поначалу подумала, что неправильно поняла, и стала вслушиваться, но слышала лишь какое-то невнятное бормотанье, потому что доносившиеся из зала звуки голосов смешивались с громким стуком ее собственной крови. Как в тумане видела она Сержа, который что-то говорил, размахивая руками, потом обошел стол и укрылся в темном углу зала. Девушка закрыла крышкой кошачий лаз и вернулась в кухню. Там села на стул. Стуча зубами, поднесла руки туда, где ей было больно, то есть к середине груди, потом — к шее и заметила, что руки ее заледенели. «Что такое со мной?» — подумала она. И вполголоса повторила чужие слова: «…из-за какой-то девчонки… из-за девчонки… Какой такой девчонки? И что это значит?»