Полночь! Нью-Йорк

Он голый по пояс и босой. Его окружают кисти, мастерки и тряпки. Пол запачкан краской, он топчется по ней, безразличный ко всему, кроме картины. Белой, желтой, красной краской испачканы грудь, лицо и руки художника, он ведет яростное сражение с холстом и с Лоррен, героиней картины.

Лео издает боевой клич, швыряет кисть через комнату, возвращается к работе.

Пес молча наблюдает за хозяином из угла: животное волнуется за Человека, он почти в ужасе.

Кто-то стучит в металлическую дверь.

Лео открыл глаза, едва не ослеп от света дня и моргнул – раз, другой, третий… Лежавший рядом с ним кокер почувствовал, что хозяин просыпается, перевернулся и начал вылизывать ему лицо.

– Подъем, бездельник! Мир принадлежит тем, кто рано встает! – крикнул из-за двери Гонзо.

Лео заворчал, но джинсы натянул и пошел открывать.

– Боже, что тут было? Ядерный взрыв?

Лео отложил кисть в половине шестого утра, совершенно лишившись сил, вымыл их, но прочую уборку оставил на потом.

Он зевнул, потянулся:

– Который час?

– Восемь утра. Собирайся. Мы идем оздоровляться, – сообщил Гонзо, и Лео только тут заметил, что его друг одет в черные тайтсы, флуоресцирующие кроссовки и толстовку.

– Я спал два часа, Гонзо!

– Ничего не хочу слышать! Известно ли тебе, что восьмидесятилетний человек в среднем тратит двадцать пять лет жизни на сон? Два года он жрет, сто двадцать дней писает и только сто пятнадцать смеется. Хватит терять время попусту, будем бегать и смеяться. Эй, да это Лоррен на холсте… Почему у нее желтая кожа и зеленые волосы?

– Ты темный язычник, Гонзо, и ничего не понимаешь в живописи.

– А ты в этой боевой раскраске напоминаешь апача.

– В точку.

– Так вперед, Сидящий Бык! Покажем бледнолицым, кто он такой, настоящий воин племени апачей!

– Сидящий Бык был вождем индейского племени хункпапа – это часть народа лакота из группы народов сиу.

– Неистовый Конь?

– И он тоже. Военный вождь племени оглала, оно входило в союз семи племен лакота.

– Джеронимо?

– «Тот, кто зевает»? Пойдет. Он был выдающимся вождем чирикауа-апачей и знахарем.

Они бежали, пока Лео не запросил пощады.

– Разве тебе не стало лучше? – спросил Гонзо, кружа рядом.

– Мерзавец! У меня случится сердечный приступ.

– Может, и так. Вот, попей. Так лучше? – встревожился Гонзо. – Прости, я слегка переусердствовал…

Лео поднял голову и посмотрел ему в глаза:

– Не ври, мы бежали вдвое медленнее обычного. Скажешь, в чем дело?

– Ну… сам знаешь…

– Мне твое слюнявое сострадание ни к чему, ясно?

– Прости, парень… – виноватым тоном произнес Гонзо.

Лео взял у него из рук фляжку. Они находились в Центральном парке, у водохранилища имени Жаклин Кеннеди Онассис, бегали вокруг, как Дастин Хоффман в фильме «Марафонец», по снегу, растоптанному любителями спорта в черное месиво.

Гонзо, стоявший спиной к Лео, спросил, потягиваясь:

– У тебя есть новости от той француженки?

– Она здесь. В Нью-Йорке, – выдержав паузу, ответил Лео.

– Ты ее видел?!

– Вчера вечером, в лофте…

Он коротко передал разговор с Лоррен, и лицо Гонзо потемнело. Он нахмурился.

– Не позволяй этой мерзости стать твоей второй тюрягой! – отчеканил он. – Нужно жить дальше, гринго. Позвони ей и склей разбитое.

Лео покачал головой, выражая сомнение, и Гонзо стало невыносимо грустно.

28

Страницы зашелестели,
И вот рассказ начинается.

Палома Фейт, «New York»[109]

Врач был молод, года на два-три старше Лео. На столе он держал фотографию очень красивой блондинки и девчушки смешанной крови. У нее были голубые глаза матери и темная кожа отца.

– И тем не менее я настаиваю, – сказал он. – Вам не придется подолгу лежать в больнице: будете приезжать утром, а в конце дня отправляться домой…

– Я уже все решил, доктор, – ответил Лео, и лицо врача приобрело угрюмое выражение.

– Вам совсем немного лет, у вас крепкий организм. Прошу, обдумайте все как следует еще раз. Это поможет…

– Выиграть несколько месяцев?

– Да, врать вам я не намерен.

Доктор нервно поигрывал ручкой с золотым пером, наверняка подаренной кем-то из пациентов. Лео читал, что, по данным Ассоциации американских медицинских факультетов, три четверти студентов-дипломников должны за обучение по двести тысяч долларов.

– Симптомы у меня отсутствуют, – сообщил Лео. – Я не страдаю от болей. Я в хорошей форме. Если бы в Райкерс у меня не болели ребра и позвоночник и не было тошноты, я бы не обследовался и не узнал диагноза.

– Вам известно название этой болезни? – спросил тубиб[110], откинувшись на спинку стула и глядя Лео в глаза.

– Конечно, доктор. Она зовется «бесшумным убийцей».

– Что ты тут делаешь, дядя?

– Пришел забрать тебя.

Лицо мальчика просияло.

– Зачем?

– Приспичило немедленно увидеть любимого племянника, – пояснил Лео, спрятав волнение за беззаботным тоном.

– Почему?

– А почему бы тебе не завязать с вопросами, начинающимися со слова «почему»?

Тим расхохотался:

– «Роза не знает слова „почему“, она цветет, потому что цветет».

– Откуда цитата?

– Из Ангелуса Силезиуса, немецкого христианского мистика, теолога, врача и барочного поэта семнадцатого века.