Полночные близнецы

– Множество воспоминаний о маме. И несколько – о других убитых рыцарях. Ты знала, что он что-то вырезал на оружии своих жертв?

Я качаю головой, мы снова умолкаем. Я смотрю в сторону станции «Тауэр-Хилл». С этой станцией был связан мамин портал. И она умерла неподалеку от него. Я гадаю, в какой момент это произошло? Она только что прибыла в Аннун или уже возвращалась в Итхр, когда трейтре настиг ее?

– Ты что-нибудь заметила перед тем, как он превратился в трейтре? – спрашивает Олли.

Я думаю о тех первых секундах, когда трейтре еще должен был находиться в теле человека, и качаю головой.

– Мы заглянули в сознание трейтре, да? И мы видели все так, как будто смотрели с точки зрения мамы. А почему ты спрашиваешь?

– Может, это и ничего не значит, – говорит Олли. – Просто… почему он вел себя именно так?

– О чем ты?

– Ну, когда трейтре напал на нас, он просто убивал нас так быстро, как мог, пока ты не вмешалась. Никаких эмоций, так ведь? Но с мамой все было по-другому. Он был огорчен, когда убивал ее, – я это чувствовал. А потом, когда она уже умерла, он разъярился.

Я понимаю, что хочет сказать Олли, – трейтре действительно вел себя не так, как прошлой ночью.

– Ну и почему же?

Олли пожимает плечами:

– Я весь день об этом думал, но так ничего и не понял.

Мы смотрим во двор Тауэра, потом на Темзу, и оба отчаянно пытаемся понять таинственного человека, скрытого под смертельной золотой шкурой трейтре.

41

Я надеялась провести весь день, свернувшись калачиком в постели, забывая понемножку события прошедшей ночи, но из этого ничего не вышло. Закрыв глаза или открыв их, я не могу остановить воспоминания. Кровь, и те когти, и улыбающийся Рамеш, потом мертвый Рамеш… Я даже не знаю, сколько человек из моего полка осталось в живых. И мама. Снова и снова я вижу трейтре, терзающего ее в необъяснимом бешенстве. Наконец я почти сползаю вниз по лестнице, и каждый шаг вызывает новую волну тошноты из-за головной боли, не оставляющей меня с момента пробуждения.

Папа смотрит какой-то старый ситком. Обычно я ворочу нос от таких вещей, но, когда папа приносит одеяло, я закутываюсь в него, кладу голову на папину грудь, ощущая ее вибрацию, когда он беззвучно смеется. И пока я лежу так, мне приходит в голову, что моя жизнь прежде была такой же простой, как у героев этого фильма. У них незамысловатые, откровенные эмоции. И я была такой же: гнев, злость, одиночество, а между ними – ничего. Я была такой, какой была, вот и все. А у рыцарей множество сложностей. И теперь существуют две Ферн: одиночка со шрамами, прижавшаяся к папе, потому что ей плохо, и рыцарь, который только что открыл сердце друзьям, – и лишь для того, чтобы увидеть, как одного из них жестоко убили. Здесь я все такая же невинная, пусть даже я еще днем раньше не думала о себе так. В Аннуне эту невинность разорвали в клочья.

Я снова засыпаю, опустив голову на папины колени, и сплю, пока Олли не возвращается из школы.

– Видели новости? – спрашивает он, многозначительно глядя на меня.

Он бросает на диван «Ивнинг стандард». Пока папа принимается готовить ужин, я беру газету. На первой странице – коллаж из множества лиц. Большинство из них – это школьные фотографии. На некоторых – подростки, держащие в руках домашних любимцев или целующие призы.

«СМЕРТЕЛЬНЫЙ СОН» – гласит заголовок.

Олли в кухне тихо разговаривает с папой. Я слышу, как он говорит:

– Множество. Вроде бы сотни.

Папа не отвечает. Он кладет в тостер ломтики хлеба, потом тяжело прислоняется к кухонной стойке.

– Слава богу, это не Ферн, – шепчет он.

Я снова смотрю на фотографии, смаргивая слезы.

В нижней части страницы написано: «Продолжение на пятой странице».

Я быстро листаю газету. Сотни смертей. А это значит…

«Этим утром многие в Соединенном Королевстве проснулись в ожившем кошмаре, потому что сразу сотни людей умерли – судя по всему, мирно, во сне. По предварительной оценке, более четырех сотен мужчин, женщин и детей умерли за одну ночь, и коронеры и врачи называют это „таинственной массовой трагедией“»…

Я быстро просматриваю текст дальше. В глаза бросаются отдельные фразы.

«Шестьдесят один человек скончался только в Большом Лондоне…»

«Некоторые члены семей умерших сообщают, что на телах их близких было нечто вроде порезов, хотя позже они исчезли…»

Папа включает новостной канал, и там репортер называет имена некоторых скончавшихся, а пока он говорит, в углу экрана появляются их фотографии. Мне приходится подавить крик, когда я узнаю Эмори, которая, как выясняется, в Итхре руководила маленькой благотворительной организацией.

Я выскакиваю из комнаты, прихватив с собой газету.

– Ферн, милая? – окликает меня папа.

Я прислоняюсь спиной к двери своей спальни и заставляю себя вернуться к газете. Несколько страниц отведены под список умерших в Лондоне, с фотографиями и подписями, в которых вкратце изложены подробности их жизни. И таких страниц много. Я ищу одно конкретное лицо. И наконец нахожу. Лоб на снимке немного больше, подбородок не такой крепкий, и на зубах скобки, – но это, безусловно, Рамеш.