Под этим сообщением масса комментариев, почти все – очень короткие. «Покойся с миром, друг! Поверить не могу, что тебя не стало. Ты всегда любил пошутить». Потом, ближе к концу, такое: «Я буду так по тебе скучать, Задира. Однажды ты спас мне жизнь, и мне бы хотелось сделать то же для тебя.
Думая об этом, я чувствую, как из моей головы и из сердца как будто
Когда на колонне записано последнее имя, атмосфера в холле меняется, словно ее промыли.
– Это неправильно, – шепчет Феба. – Люди должны знать, что они не просто умерли во сне.
– Но это к лучшему, что никто ничего не знает, – замечает Райф. – Представь, какой начался бы хаос, если бы все узнали правду.
– Да, понимаю, – сердито бросает Феба. – Просто мне это кажется несправедливым – то, что мы единственные, кому известно, что они погибли, сражаясь. Это нечестно!
На это мы уже ничего ответить не можем. Она права. Это совершенно нечестно.
Лорд Элленби откашливается.
– Без сомнения, вы уже знаете, что все это случилось прошлой ночью по приказу Себастьяна Мидраута. Может, оно так и не выглядит, но мы еще легко отделались. Я получил сообщения, что Корнуолл и Оксфорд уничтожены полностью. Прошлая ночь стала объявлением войны.
Но я понимаю, что тут кроется нечто большее. Длинные столы, за которыми мы должны были праздновать Остару, отодвинуты в сторону. С деревьев оборваны цветы, цветочные гирлянды сняты. Может, это и ерунда на фоне огромной трагедии, но это символ того, что мы потеряли. Мидраут знал. Он знал, что та, последняя ночь должна быть ночью веселья для танов – краткий миг, когда мы могли поздравить друг друга, потому что в Итхре никто даже не подозревает о нашем существовании. Он знал все это и выбрал именно эту ночь, чтобы истребить нас.
– Вы знаете, что мы должны делать, – говорит лорд Элленби. – Уничтожение Мидраута – наша главная цель теперь. Она в приоритете для каждого тана в этой стране. Мы не остановимся, нам ничто не помешает, мы не будем знать отдыха, пока не свершится правосудие. Это ясно?
По холлу разносится громкий ответ:
– Да, милорд!
Я смотрю на Фебу, Наташу и Райфа, у всех от слез покраснели глаза. Я смотрю на Самсона, который больше всех нас видел, на что способен Мидраут. А потом смотрю на Олли, моего врага, моего союзника, мою вторую половину. И тянусь к ним. Один за другим они кладут ладони на мою руку.
– Мы не знаем отдыха, – говорит Самсон.
– Мы не знаем страха, – добавляю я.
– Достанем этого выродка, – говорит Олли.
Мидраут сделал первый выстрел. Но мы будем теми, кто выстрелит в последнюю очередь, даже если это будет последнее, что мы сделаем. И с последним своим вздохом я, если понадобится, заберу с собой золотого трейтре.
42
Андраста подходит к нам после мемориальной службы. Вблизи она выглядит куда более усталой, чем прежде. Ее лицо испещрено мокнущими шрамами. Когда она говорит, в ее груди слышится хрип.
– Это ведь Мидраут, да? Это он такое с тобой сделал? – спрашиваю я.
Андраста кивает:
– Его влияние в Аннуне и в Итхре растет, а наше слабеет. Люди рассказывают о нем, не о нас. Мы не выживем, если наши истории забудут.
– Когда ты впервые привела меня сюда, ты просила спасти тебя. Ты знала, что я владею Иммралом?
– Нет – я говорила просто в момент отчаяния. Я не намеревалась взвалить на твои плечи свою жизнь. Мои братья и сестры рассердились за то, что я помогла тебе проникнуть в Тинтагель. Они больше не доверяют людям с Королевской Силой, но я им сказала, что ты другая.
Я думаю о том, что я сотворила с Дженни, и внутренне сжимаюсь.
– Я попытаюсь вас спасти, ты ведь знаешь.
Андраста улыбается в ответ на мои слова, но это грустная улыбка, словно она мне не верит. Я провожаю ее взглядом, когда она медленно отходит – теперь ее хромота стала заметнее.
Мы куда острее ощущаем отсутствие павших товарищей, когда отправляемся патрулировать. Несмотря на наши потери, бедеверы все же пострадали меньше, чем любой из других полков.
– И все благодаря тебе, Ферн, – говорит Самсон. – Мы это знаем, и мы этого не забудем.
Кое-кого из наших рыцарей переводят в другие полки, чтобы пополнить их численность. Амину назначили командиром ланселотов. Это для нее нечто вроде подслащенной, но горькой пилюли: они с Эмори были очень близки.