Полночный алтарь

— Надо думать, на свете немало вещей, которые трудно объяснить…

Он решил, что я пытаюсь сострить, и ухмыльнулся.

— Это Гендитаун, — сказал я немного спустя. — Здесь ошиваются отставники с железки. Вот мы и пришли.

Была вторая неделя месяца, когда пенсионные еще не кончились. Хозяин заведения Освияк шастал взад и вперед по комнате. «Потомки пионеров» на эстраде орали «Парень с Марса», а старина Падди Ши в центре отплясывал джигу. В правой руке он держал полную кружку пива, а левый, пустой рукав громко хлопал.

Мальчуган вылупился на дверь.

— Здесь слишком светло! — сказал он.

Я пожал плечами и вошел. Он потащился следом. Мы сели за столик. У Освияка можно пить и за стойкой, но так поступают только новички.

Падди, приплясывая, подошел к нам и заорал:

— Привет, Док! — Он вообще-то ирландец из Ливерпуля. Там они все говорят как шотландцы, хотя мне это напоминает бруклинский выговор.

— Привет, Падди! Привел кой-кого, кто будет побезобразнее тебя. Как считаешь?

Падди покружил вокруг мальчугана, хлопая своим пустым рукавом, а затем, когда пластинка кончилась, плюхнулся на стул. Сделав здоровенный глоток из кружки, он спросил:

— А вот так он может? — и растянул лицо в чудовищную гримасу, обнажавшую зубы. Их было целых три. Мальчуган засмеялся и обратился ко мне:

— На кой черт вы меня сюда затащили?

— Да просто Падди обещался поставить нам всем на круг пива, если сюда заглянет кто-нибудь побезобразнее его самого.

Приковыляла жена Освияка за заказом, и мальчуган спросил, что будем пить. Я решил, что самое время начинать, и мы взяли три двойных шотландских.

После второго круга Падди стал трепаться про то, как ему отняли руку без всякой анестезии, не считая бутылки джина, потому что скорый поезд, под который он попал, не мог долго стоять.

Его рассказ привлек к столику еще нескольких калек вместе с их историями вроде той, что Блэкки Бауэр будто бы сидел в товарном вагоне, свесив ноги наружу, поезд резко дернулся, трах! — и дверь захлопнулась. Все ржали над Блэкки из-за его растяпства, и он озверел.

Сэм Файермен был в ударе. Сегодня он врал, что до того, как его одолела трясучка, он был часовых дел мастером. На прошлой неделе он был хирургом — специалистом по операциям на мозге. Незнакомая мне женщина — с виду настоящая Берта Тяжеловоз — притащилась к нам и стала заливать про то, как ее сестра вышла замуж за турка. Но она окосела раньше, чем мы узнали, что же случилось с ее сестрой.

Кто-то поинтересовался, что у мальчугана с лицом. Кажется, это был Бауэр, снова подсевший к столику.

— Компрессия и декомпрессия, — сказал мальчуган. — Ты то влезаешь в скафандр, то вылезаешь из него. Да и внутри коробки давление пониженное. Когда появляются первые красные прожилки, лопнувшие сосуды, ты говоришь себе: «К чертовой матери эти деньги! Еще один рейс, и баста!» Но, Господи, для моих лет ведь это бешеные деньги! Так все и остается, и ты уже никем, кроме космонавта, не можешь быть. А на глазах у тебя — рубцы от жесткого излучения.

— И у вас все тело такое? — вежливо спросила жена Освияка.

— Такое, мэм, — ответил мальчуган жалобно. — Но я брошу полеты, пока совсем не превратился в уродину.

Я с жадностью отхлебнул жгучего шотландского.

— Плевать! — сказала Мэгги Рорти. — По-моему, он настоящий милашка!

— Если сравнить с… — начал было Падди. Но я стукнул его ногой под столом.

Потом мы пели, потом травили анекдоты, потом читали шуточные стихи, а потом я заметил, что мальчуган и Мэгги удалились в заднюю комнату — ту, у которой дверь с задвижкой.

Жена Освияка спросила с недоумением:

— Док, а чего они летают на эти планеты?

— Во всем виновато это паршивое правительство, — буркнул Сэм Файермен.

— А чего бы им не летать? — ответил я. — У них теперь есть двигатель Боумана, так какого черта им не пользоваться? Туда им и дорога! — Я залпом выпил свое двойное виски и добавил: — За эти двадцать лет они узнали кое-что новое, и красные прожилки — только начало. Еще двадцать лет — и они получат еще кое-что. А к тому времени, когда в каждом американском доме будет ванна, а в каждом американском городишке — больница для алкоголиков, и узнавать-то уж будет нечего. Каждый американский парень превратится в жалкую развалину с порванными сосудами и вытаращенными глазами, как наш мальчуган. И все это из-за двигателя Боумана…

— Паршивое правительство, — повторил Сэм Файермен.

— А что ты имеешь против алкоголизма? — спросил разозлившийся Падди. — Лично я могу бросить пить в любую минуту.

И мы обсудили эту проблему, выяснив, что любой из нас может бросить пить, когда захочет.

Было уже около полуночи, когда мальчуган снова оказался за столиком. Выглядел он совсем сонным. Я был куда пьянее, чем обычно бываю к этому времени, а потому решил пойти прогуляться. Мальчуган потащился за мной, и мы наконец добрались до скамейки в Скрюболл-сквере.