Полночный путь

Шарап медленно выговорил:

— Эт што же, в отместку за наш побег Рюрик изуродовал город?!

Звяга проворчал:

— Ты, Шарап, глупеешь на глазах… Эт за каким лешим Рюрику уродовать город, в коем он намеревается княжить? Может, после нашего ухода Рюрик с половцами передрался? А может, кто-то из окрестных князей прознал, что у Рюрика дружина малочисленная, и как только ушли половцы, нагрянул с войском? Чего гадать? Поехали, што ли?..

Груду обгорелых бревен на месте стрельницы никто даже не удосужился разобрать, так что пришлось поехать вдоль стены до Жидовских ворот. Ворота были распахнуты, и стражи никакой видно не было. По пустынной улице шел мужичок. Завидев всадников, он заторопился, а потом и вовсе перешел на бег, при этом часто оглядываясь.

Батута вдруг хлестнул коня плетью, и галопом помчался по улице. Мужичок вильнул в сторону, белкой вскарабкался на высоченный тын и канул в чьем-то подворье. Шарап со Звягой переглянулись. Звяга сказал:

— И кто ж такой страшный приходил?..

Не сговариваясь, они погнали коней в город. Батута уже исчез в кузнечном ряду. Только когда подскакал к своему подворью, у Батуты отлегло от сердца. Тын был целехонек, и терем тоже. Он принялся колотить в ворота рукоятью плети. Долго никто не отзывался, наконец заскрипел снег под тяжелыми шагами, за воротами послышался грубый голос Ярца:

— Кого принесла нелегкая?

Батута радостно взревел:

— Это я, Батута!..

Воротина дрогнула, распахнулась, в проеме стоял Ярец, широко расставив ноги, с молотом в одной руке. В дверях кузни стоял Прибыток с самострелом, а на высоком крыльце терема устроился Огарок, тоже с самострелом.

Сползая с седла, Батута выдохнул:

— Слава Богу! Все живы…

Физиономия Ярца расплылась в широченной улыбке. Ни слова не говоря, он взял коня под уздцы и повел на конюшню. Батута заторопился в терем. Огарок от волнения забыл вынуть стрелу из желоба, спустил тетиву, и стрела глубоко увязла в крылечной ступеньке. Пробежав мимо него, Батута ворвался в сени, вот и горница. В углу, под образами, сгрудились домочадцы; сестры, и жена прижались к матери и испуганно смотрели на дверь, не обращая внимания, что в люльке заливается плачем младенец, Батутов первенец. Но вдруг лица их осветились такой буйной радостью, что Батуте показалось, будто молния полыхнула по горнице. Все трое наперегонки помчались к нему; жена повисла на шее, сестры — на плечах. Одна мать осталась сидеть, опустив руки на колени. Батута подошел к ней, склонился, сказал тихо:

— Простите, мама, што бросил вас тут одних на погибель…

Мать тихо вымолвила:

— Ну, што ты, сынок, какая погибель? Когда город взяли, мы в схроне отсиживались. Один Ярец на подворье был, он грабежникам и сказал, что все мы еще до осады, со всем добром уехали, а его оставили сторожить подворье. Грабежники пошарили, пошарили, ничего подходящего не нашли, да и ушли по добру, по здорову.

— А кто приходил-то?

— А нешто мы знаем? Рюрик и город толком не оборонял, на пятый день осады заперся в детинце, а город отдал на разграбление.

В горницу вбежал Огарок, заполошно вскрикнул:

— Там в ворота кто-то ломится!..

Батута вышел на крыльцо, из-за ворот доносился голос Шарапа:

— Да ты што, Ярец, своих не узнаешь?!

— Кому свои, а без хозяина не открою! — рычал в ответ Ярец.

Батута проговорил:

— Чего дурью маешься? Открывай…

В ворота въехали Шарап со Звягой, не слезая с коней, подъехали к крыльцу, Шарап выговорил торопливо:

— Уходить надо, пока Рюрик не прознал, что мы вернулись. Он в детинце сидит. Ты пока собирайся, а мы за санями, да заводных коней надо прикупить. У нас все пожгли, слава богам, домочадцев не тронули; по землянкам бедовали, нас ждали, — и, развернув коней, ускакали галопом.

Батута скатился с крыльца, бросился к конюшне — кроме коня, на котором он приехал, там никого не было. Он сунулся под навес, телеги тоже не было.

— Где кони, где телега, где сани?! — заорал он, обращаясь к топтавшемуся посреди двора Ярцу.

— Так… Грабежники свели… — растерянно пробормотал Ярец.

Батута кинулся к своей захоронке в нужнике, свесился в дыру, обмазанную глиной дверцу не вдруг и разглядишь. Он протиснулся в захоронку, нашарил в сундуке кошель с серебром, вылез, поманил Огарка, сунул ему в руку кошель, рявкнул:

— Что б вскорости: трое саней и три пары лошадей!

Он кинулся в горницу, с порога заорал:

— Собирайте добро, пакуйте в мешки — уходим!

— Куда ж, сынок? — жалобно вопросила мать, так и сидевшая под образами.

— В Северские земли! Нечего больше нам делать на Руси! Щас вокруг Киева такая толчея начнется — так и будем по захоронкам сидеть…