Полночный путь

Щербак с Ратаем собрались быстро; долго ли приторочить к седлу мешок с нехитрыми воинскими пожитками? Десятник с чудным именем, оказался могучим, пожилым дядькой, без бороды и с вислыми усами, по старинному обычаю. Знал воевода, кому доверить сопровождать подозрительных путников; за два-три года до ухода на покой, дружинники хозяев не меняют, никому не хочется бедствовать в старости да немощи, не успев заслужить милости у нового хозяина. Вскоре обоз растянулся на льду. Рогулько Третий ехал в голове, между Гвоздилой и Шарапом, и безумолку болтал; сыпал прибаутками, рассказывал смешные истории из своей богатой ратной жизни. Оказывалось, что все войны и сечи, в которых он участвовал, ну ничего, кроме смеха не могли вызвать! Десяток его плелся позади обоза. Шарапа сначала удивила этакая несдержанность языка у такого пожилого и умудренного человека, но не зря же и сам Шарап был тертым калачом; вскоре он разглядел недюжинный ум за прищуром, казалось бы, добрейших глаз. И тут же с трудом сообразил, что успел выболтать Рогульке все; о себе, Звяге, отсутствующем Серике, и брате его Батуте. Не подав виду, что раскусил хитреца, Шарап продолжал охотно отвечать на исподволь задаваемые вопросы. Да и скрывать-то нечего было. Видать до того Рюрик напугал окрестных князей, что теперь всех путников подозревали в том, что они Рюриковы лазутчики. Из разговоров на постоялых дворах, Шарап уже знал; кружат упорные слухи, что, будто бы, к Рюрику уже подошли несметные полчища рыцарей-крестоносцев, либо вот-вот подойдут.

Шарап напрямую спросил Рогульку:

— Ты што же, всерьез веришь, будто к Рюрику придут на подмогу папежники?

— Кто его знает… — уклончиво протянул Рогулько. — Бывал я в Царьграде… Экую силищу надо иметь, чтобы взять на щит такой городище… Чего им стоит теперь и на нас навалиться?

Шарап призадумался. Действительно, хоть его бурная жизнь и не выносила к стенам Царьграда, но он много наслушался рассказов о чудесном городе. А у русских князей есть известная привычка — примкнуть к сильнейшему. Вот Рюрик уже и сообразил, кто сильнейший, загодя принял латинянскую веру, проехался по землям крестоносцев, принюхался, чем там пахнет, и куда ветры дуют. Вовремя, вовремя ушли из Киева… Но все же где-то глубоко в душе сидела лютая тоска по родимым просторам, по степям раздольным. А тут по сторонам Днепра леса становились все глуше, все реже их прерывали поля.

Наконец завиднелся Смоленск. Богатейший город, едва ли не богаче самого Киева, был весь обнесен высоченной стеной. Да и было от чего хорониться, и что охранять. Смоленск стоял на пересечении дорог, так что, когда случалась война с ляхами, или германцами — город в стороне не оказывался. Но зато в мирное время город богател неимоверно. Там постоянно жили и германские, и фряжские, и франкские, и даже британские купцы.

Обоз втянулся на береговую кручу. Несмотря на белый день, ворота оказались закрытыми.

Звяга насмешливо проговорил:

— Эк вас Рюрик запугал…

— А ты шибко уж грозный вояка… — пробормотал Рогулько насмешливо.

— Да уж, стрел моих Рюриковы вояки наловили изрядно… — лениво обронил Звяга.

Со стрельницы крикнули:

— Эгей, кто идет?

— А ты будто не видишь?.. — откликнулся Рогулько.

— Ты обзовись, а то вдруг мне блазнится? — отрезал воин.

— Да Рогулько я! — заорал десятник, теряя терпение.

— Ну вот, теперь вижу, что это десятник Рогулько, — невозмутимо донеслось со стрельницы.

Прошло еще изрядно времени, пока ворота начали неспешно растворяться. Воротная стража, два десятка дружинников с копьями, как бы ненароком разобравшись в два ряда, стояла у воротного проема.

Покосившись на них, Шарап спросил у Рогульки:

— Постоялый двор где?

Рогулько молча указал плетью на высокий тын, неподалеку от воротной стрельницы, потом обронил коротко:

— Я щас про вас князю донесу, а там, как он решит; может, захочет послушать из первых рук, каковы дела на Киеве творились в это лето.

Обоз втягивался на подворье постоялого двора, когда на крыльцо обширной избы выскочил хозяин. Приглядываясь, он нерешительно вопросил, у осадившего коня возле крыльца Шарапа:

— Купцы, али кто?..

— Беженцы мы… С Киева… — обронил Шарап, и, увидев, как скисло лицо хозяина постоялого двора, добавил весело: — Да не боись! Сполна заплатим за постой! Прикажи работникам овса и сена на всю ораву, да и людям готовь чего поесть и попить. Бабам и малым постелишь в горнице, а мы уж на дворе спать будем. Да найди купца на лошадей, мы продать хотим лишних. Кони, сам видишь, добрые, сплошь боевые.

Хозяин осторожно сказал:

— Да я и сам могу купить лошадей…

— Э, нет! — Шарап погрозил пальцем. — От тебя едва ли половину цены добьешься… Зови конского барышника! Да еще позови-ка и купца-оружейника, у нас и доспехи лишними оказались…

Бабы и малые ушли в избу, а дружинники с Шарапом и Звягой принялись распрягать, развьючивать и расседлывать многочисленных лошадей. Гвоздило отошел к воротам, и стоял там, задумчиво глядя вдоль улицы. Батута подошел к нему, спросил:

— Опасаешься чего, аль так, пригорюнился?