Полное собрание рассказов

Близился полдень, и жители Мейн-стрит понемногу шалели. Даже лавочники торговали как-то вяло, словно деньги больше не имели для них значения. Все взгляды были устремлены на большие часы с кукушкой над пожарной частью. Поселян мучил вопрос: нарушил ли капрал Фуллер ритуал или в полдень дверь наверху вновь отворится и прекрасная Сюзанна выйдет на балкон?

Старик Хинкли, готовясь к ее приходу, тщательно разглаживал нью-йоркские газеты, отчего они только мялись. То была приманка для Сюзанны.

За несколько минут до полудня в аптеку явился капрал Фуллер — сам вандал собственной персоной. На лице его была странная печать вины и раздражения. Большую часть ночи он проворочался, размышляя о своей обиде на красивых женщин. «Только и думают, что о своей красоте, — твердил он мысленно до рассвета. — Ничего-то от них не добьешься, даже который час не скажут, если спросишь».

Фуллер прошел мимо пустых стульев рядом со стойкой для газировки и будто бы ненароком крутанул каждый. Наконец он нашел тот самый, скрипучий, и взгромоздился на него — воплощение добродетели. Никто с ним не заговорил.

Сирена на пожарной машине коротко взвизгнула, возвестив о наступлении полудня. И тогда к дому подъехал грузовичок из транспортной конторы, похожий на катафалк. Вышедшие из него грузчики стали подниматься по лестнице. Голодный кот Сюзанны запрыгнул на балконные перила и выгнул спину, когда они скрылись в комнате. Очень скоро грузчики появились на пороге с ее сундуком, и тогда кот яростно зашипел.

Фуллер был потрясен. Он посмотрел на Бирса Хинкли и увидел, что тревожный взгляд старика сменился взглядом человека, больного двусторонней пневмонией, — ошеломленным, отчаянным, загнанным.

— Довольны, капрал? — спросил Хинкли.

— Я не говорил ей уезжать.

— Но выбора не оставили.

— Какое ей вообще дело до моего мнения? Я не знал, что она у вас такой нежный цветочек.

Старик легко дотронулся до плеча Фуллера.

— Мы все такие, капрал, все до единого, — сказал он. — Я думал, армия может научить молодого парня кое-чему хорошему. Например, он уяснит, что он не единственный нежный цветочек на свете. А ты, видать, не уяснил.

— Я никогда и не считал себя нежным цветочком, — буркнул Фуллер. — Плохо, что так вышло, но она сама напросилась. — Он сидел опустив голову. Уши у него горели огнем.

— А здорово она тебя напугала, а? — спросил Хинкли.

На лицах тех немногих любопытных зевак, что сбрелись на разговор, расцвели улыбки. Фуллер увидел их и понял, что в его арсенале осталось одно-единственное оружие — гражданская ответственность при полном отсутствии чувства юмора.

— Кто тут напуган? — проворчал он. — Я не напуган. Рано или поздно кто-то должен был вынести этот вопрос на обсуждение.

— Думаю, это единственный вопрос, о котором языки будут чесать всегда, — сказал Хинкли.

Беспокойный (с недавних пор) взгляд Фуллера метнулся к журнальной стойке. Там красовалось несколько рядов Сюзанн, тысяча квадратных футов влажных улыбок, черных глаз, сливочно-белых лиц. Фуллер порылся в своей памяти, пытаясь найти там звучную фразу, которая придала бы вес его словам.

— А как же детская преступность? — вопросил он и показал на журналы. — Неудивительно, что наши дети сходят с ума!

— Ну да, я сходил, помнится, — тихо произнес старик. — Тоже боялся — совсем как ты.

— Говорю же, я ее не боюсь! — упорствовал Фуллер.

— Вот и славно! — нашелся Хинкли. — Тогда, раз ты такой храбрый, сходи и отнеси ей газеты. За них заплачено.

Фуллер открыл было рот, но возразить ему было нечем. Горло сдавило, и он понял, что сказать ничего не сможет — только опозорится еще больше.

— Если вы в самом деле не боитесь, капрал, — сказал аптекарь, — это было бы очень любезно с вашей стороны. По-христиански.

Пока Фуллер поднимался в комнатушку над пожарной частью, все его тело едва ли не судорогой сводило от напускного безразличия.

Дверь оказалась не заперта. Фуллер постучал, и она сама собой отворилась. В воображении Фуллера гнездо разврата было темным и безмолвным, пропахшим благовониями — эдакий лабиринт из тяжелых штор, зеркал и низких диванчиков, — и где-то непременно должна была прятаться огромная кровать в форме лебедя.

Теперь ему довелось увидеть комнату Сюзанны воочию. Правда оказалась куда прозаичней: перед Фуллером было дешевое съемное жилье с голыми дощатыми стенами, тремя крючками для пальто и линолеумом на полу. Две газовые конфорки, железная койка, холодильник. Крошечная раковина с голыми трубами, пластмассовый стаканчик, две тарелки, мутное зеркало. Жестянка с мыльным порошком, сковородка и кастрюля.

Единственным «непотребным» штрихом в обстановке был белесый круг от талька перед мутным зеркалом — в центре этого круга остались следы двух босых ног. Пальчики были размером не больше жемчужины.

Фуллер поднял голову от жемчужин к настоящей Сюзанне. Она стояла к нему спиной и упаковывала в чемодан последние вещи. На ней было дорожное платье — закрытое и длинное, как у жены миссионера.

— Газеты, — просипел Фуллер. — От мистера Хинкли.