Полное собрание рассказов

Оставив вокзал, они пошли по шоссе мимо крохотных кирпичных домов с петуньями в окнах. На углу шоссе и мягкой белой дороги, уходящей в лес, был трактир. Антон Петрович вдруг остановился.

– Ужасно пить хочется, – сказал он глухо. – Я бы чего‐нибудь такого выпил.

– Да, не мешает, – протянул Митюшин.

Гнушке оглянулся и сказал:

– Они уже свернули в лес.

– Успеем, – сказал Митюшин.

Втроем они вошли в трактир. Тучная женщина тряпкой вытирала стойку. Она хмуро поглядела на них и налила им три кружки пива.

Антон Петрович глотнул, как бы немножко задохнулся, и сказал:

– Подождите минуточку. Я сейчас.

– Только поторопись, – сказал Митюшин, ставя кружку обратно на стойку.

Антон Петрович прошел в коридор, куда метила стрелка, быстро прошел мимо уборной, мимо кухни, вздрогнул оттого, что кошка шмыгнула под ногами, ускорил шаг, дошел до конца коридора, толкнул дверь, и в лицо брызнуло солнце. Он оказался в зеленом дворике, где прогуливались куры и сидел на полене мальчик в полинялом купальном костюме. Антон Петрович быстро махнул мимо него, мимо кустов бузины, сбежал по каким‐то деревянным ступеням, опять попал в кусты и вдруг поскользнулся, так как почва шла под уклон. Кусты хлестали по лицу, он неловко раздвигал их, нырял, скользил, – склон, густо заросший бузиной, спускался все круче. Наконец стремление его стало неудержимо. Он съезжал вниз на напряженных, растопыренных ногах, отбиваясь от гибких веток. Потом он на полном ходу обнял неожиданный ствол дерева и стал продвигаться наискось. Кусты поредели. Впереди высокий забор. В заборе он сразу нашел лазейку, прошуршал сквозь крапиву и оказался в сосновой роще, где между стволами развешено было пестрое от теней белье и стояли какие‐то дощатые строения. Все так же решительно он прошел рощу и опять заметил, что скользит вниз по склону. Впереди между деревьев засияла вода. Он споткнулся, чуть не упал, увидел справа тропинку и перешел на нее. Тропинка привела его к озеру.

Загорелый, цвета копченой камбалы, старик рыболов в соломенной шляпе указал ему дорогу на станцию Ваннзе. Дорога шла сперва вдоль озера, потом свернула в лес, и около двух часов он плутал в лесу, пока наконец не вышел на полотно. Он добрел до ближайшей станции, и в это мгновение подошел поезд. С опаской он влез в вагон, втиснулся между двух пассажиров, которые не без удивления взглянули на этого странного, не то подкрашенного, не то запыленного человека, теребящего ленту монокля.

И только в Берлине, на площади, он остановился: по крайней мере у него было такое чувство, точно он до сих пор беспрерывно бежал и вот только сейчас остановился, передохнул, огляделся. Рядом старая цветочница с огромной шерстяной грудью продавала гвоздики. Человек в панцире из газет выкрикивал название берлинского листка. Чистильщик сапог подобострастно посмотрел на Антона Петровича. И, облегченно вздохнув, Антон Петрович твердо опустил ногу на подставку, и чистильщик сразу стал быстро-быстро работать локтями.

«Все, конечно, ужасно, – думал он, глядя, как постепенно разгорается носок башмака. – Но я жив, а это пока главное». Митюшин и Гнушке, вероятно, сторожат у дома, так что нужно переждать. С ними нельзя встретиться ни в каком случае. Ночью он зайдет за вещами. Нужно будет в эту же ночь покинуть Берлин. Он еще обдумает, как это сделать…

– Здравствуйте, Антон Петрович, – раздался мягкий голос над самым его ухом.

Он так вздрогнул, что нога соскользнула с подставки. Нет, ничего, ложная тревога. Это был некий Леонтьев, человек, которого он встречал раза три-четыре, журналист, кажется, или что‐то вроде этого. Болтливый, но безобидный человек. Говорят, что ему жена изменяет с кем попало.

– Гуляете? – спросил Леонтьев, меланхолично пожимая ему руку.

– Да. Нет, у меня всякие дела, – ответил Антон Петрович и подумал: если он сейчас не поклонится и не уйдет, это будет безобразно.

Леонтьев посмотрел в одну сторону, потом в другую и сказал, просияв, словно сделал счастливое открытие:

– Прекрасная погода!

Вообще же он был пессимист и, как всякий пессимист, человек до смешного ненаблюдательный. Лицо у него было плохо выбритое, желтоватое, длинное, и весь он был какой‐то неладный, тощий и унылый, словно у природы ныли зубы, когда она создавала его.

Чистильщик с молодецким стуком сложил щетки. Антон Петрович посмотрел на повеселевшие свои башмаки.

– Вам в какую сторону? – спросил Леонтьев.

– А вам? – спросил Антон Петрович.

– Да мне все равно. Я сейчас свободен. Могу вас немного проводить. – Он кашлянул и вкрадчиво добавил: – Конечно, если вы разрешите.

– Ну что вы, пожалуйста, – пробурчал Антон Петрович. Прилип. Нужно пойти по каким‐нибудь другим улицам. А то наберутся еще знакомые. Только не встретить тех двоих. Ради Бога.

– Ну, как вы живете? – спросил Леонтьев. Он был из породы тех людей, которые спрашивают, как вы живете, только для того, чтобы обстоятельно рассказать, как они сами живут.

– Хм… Так… Ничего, – невнятно ответил Антон Петрович. А потом он, конечно, все узнает. Господи, какая ерунда. – Мне направо, – сказал он вслух и резко повернул.