Полное собрание рассказов

С этим, как и со многим другим, она мирилась – потому, что ведь, в конце концов, вся жизнь состоит сплошь из примирения с потерей одной радости за другой, в ее же случае даже не радости, а просто возможности какого‐нибудь просвета. Она думала о безконечных волнах боли, которую они с мужем почему‐то должны были выносить; о незримых гигантах, которые как‐то невообразимо мучат ее мальчика; о безмерном количестве нежности, наполняющей мир; об участи этой нежности, которая растаптывается, или почем зря расточается, или обращается в безумие; о брошенных детях, что‐то шепчущих себе под нос в неметеных углах; о красивых растениях, которые прозваны сорняками и которым некуда спрятаться от косца, и приходится безпомощно следить, как его по‐обезьяньи сутулая тень оставляет позади себя искромсанные цветы, меж тем как чудовищная тьма придвигается все ближе и ближе.

3

Было уже за полночь, когда из гостиной послышался мужнин стон, и вскоре он вошел нетвердым шагом в накинутом поверх пижамы старом пальто с каракулевым воротником, которое он предпочитал своему красивому синему халату.

– Не могу заснуть! – воскликнул он.

– Почему, – спросила она, – почему ты не можешь заснуть? Ты ведь был такой усталый.

– Не могу я заснуть, потому что я умираю, – сказал он и лег на диван.

– Что с тобой, желудок? Хочешь я позвоню доктору Солову?

– Никаких докторов не нужно, – простонал он. – К чорту докторов! Мы должны поскорее забрать его оттуда. Иначе ответственность ляжет на нас. На нас! – повторил он и рывком принял сидячее положение, поставив ноги на пол и колотя по голове стиснутым кулаком.

– Хорошо, – сказала она спокойно, – мы завтра утром перевезем его домой.

– Я бы выпил чайку, – сказал муж и пошел в уборную.

С трудом нагнувшись, она подобрала несколько карт и одну или две фотографии, соскользнувшие с дивана на пол; червонный валет, пиковая девятка, туз пик, Эльза и ее брутальный кавалер.

Он вернулся в лучшем настроении и громко сказал:

– Я все продумал. Мы отдадим ему спальню. Каждый из нас будет проводить часть ночи возле него, а потом спать на диване. По очереди. Доктор будет навещать его по крайней мере два раза в неделю. Не важно, что Барин скажет; да ему и нечего будет сказать, потому что так выйдет дешевле.

Зазвонил телефон. Обыкновенно в такой час их телефон не звонил. Его левая туфля соскочила с ноги, и он нашаривал ее пяткой и носком, стоя посреди комнаты, по‐детски, беззубо, с разинутым ртом глядя на жену. Обычно она подходила к телефону, так как лучше его знала по‐английски.

– Можно Чарли? – сказал безцветный девичий голосок.

– Какой номер нужен вам? Нет. Это неправильный номер.

Трубка мягко легла на место. Ее рука прижалась к старому усталому сердцу.

– Испугалась, – сказала она.

На его лице мелькнула улыбка, и он тотчас возобновил свой взволнованный монолог. Завтра первым делом они поедут за ним. Ножи придется запирать в ящик. Даже в самые худшие свои дни он не представлял опасности для других.

Телефон зазвонил в другой раз. Тот же настойчивый, невыразительный молодой голос попросил Чарли.

– У вас неправильный номер. Я вам объясню, что вы делаете: вы вертите букву «о» вместо ноля.

Они сели за свой неожиданно праздничный полуночный чай. Подарок к рожденью стоял на столе. Он шумно отхлебывал; лицо его раскраснелось; он то и дело поднимал стакан и вращал его кругообразным движением, чтобы сахар поскорее разошелся. На его лысой голове, сбоку, где было большое родимое пятно, заметно выделялась жила, и, хоть он и брился утром, на подбородке у него пробивалась серебристая щетина. Пока она наливала ему другой стакан, он надел очки и с удовольствием принялся заново пересматривать лучезарные желтые, зеленые, красные скляночки. Его неловкие мокрые губы шевелились, произнося про себя их звучные наименования: абрикос, виноград, слива морская, айва. Он дошел до райского яблочка, когда телефон зазвонил опять.

Двуглавая невидаль

Сцены из жизни сросшихся близнецов

Немало лет минуло с тех пор, как д-р Фрике предложил нам с Ллойдом вопрос, на который я теперь и попытаюсь ответить. С мечтательной улыбкой научного любования поглаживая мясистую хрящевую перепонку, соединявшую нас – omphalopagus diaphragmo-xiphodidymus, как Панкост назвал один сходный случай, – он спросил, не можем ли мы припомнить, когда именно мы – вместе или порознь – осознали исключительность своего положения и своей участи. Ллойд не помнил ничего, кроме того, что дедушка Ибрагим (Агим, или А-хм – теперь эти сгустки мертвых звуков только саднят мой слух) прикасался, бывало, к тому, до чего теперь дотрагивался доктор, и называл это золотым мостом. Я промолчал.