Полное собрание рассказов

Я бы мог так никогда и не узнать о смерти Цинтии, если бы в тот вечер не столкнулся с Д., которого уже года четыре как потерял из виду; и я мог бы никогда не наскочить на Д., если бы моим вниманием не завладела череда вполне пустяковых наблюдений.

Мело всю неделю, но в воскресенье погода усовестилась, и день переливался самоцветами пополам со слякотью. Под вечер, во время моей обычной прогулки по холмистому городку при женском институте, где я преподавал французскую словесность, я заметил семейку сверкающих сосулек, кап-каплющих с карниза дощатого дома, – и остановился. Их остроконечные тени до того отчетливо вырисовывались на белых досках позади, что я не сомневался, что можно будет подглядеть даже и тени падающих капель. Но вот этого мне никак не удавалось. То ли крыша выступала слишком далеко, то ли угол зрения был не тот, а может быть, я просто смотрел не на ту сосульку в момент падения нужной капли. Был тут какой‐то ритм, какое‐то чередование капели, которое притягивало, как фокус с исчезающей монетой. Тогда мне пришло в голову обследовать углы еще нескольких домов, что привело меня на улицу Келли, прямо к тому дому, где когда‐то жил Д., в бытность свою преподавателем в институте. И когда я взглянул наверх, на карниз смежного гаража, где висел полный ассортимент прозрачных сталактитов с голубыми силуэтами позади, я остановил свой выбор на одном из них и был наконец вознагражден, увидев как бы точку восклицательного знака, покинувшую свое обыкновенное место и очень быстро скользнувшую вниз – на краткий миг опередив саму каплю, с которой она состязалась наперегонки. Чуден был этот двойной искрящийся перемиг, но мне чего‐то недоставало; вернее, он только раздразнил мой аппетит, так что захотелось еще других лакомств светотени, и я пошел дальше в состоянии обнаженной восприимчивости, которая, казалось, обратила всего меня в одно большое, вращающееся в глазнице мира око.

Сквозь павлиньи ресницы смотрел я на ослепительно-алмазное отражение садящегося солнца на покатой спине запаркованного автомобиля. Губка оттепели возвращала всему разнообразию вещей их яркую красочность. Вода стекала наплывавшими друг на друга фестонами вниз по крутой улице и плавно поворачивала в другую. Узкие проходы между домами с едва уловимым налетом мишурной привлекательности выставляли напоказ багряные сокровища кирпичной кладки. Впервые я обратил внимание на непритязательную гофрировку, украшавшую мусорный бак (последний отзвук каннелюрной отделки колонн), и увидел на его крышке волнистость, кругами расходившуюся из немыслимо древнего центра. Стоячие, темноглавые фигуры из мертвого снега (оставленные в прошедшую пятницу плугом бульдозера) выстроились в ряд вдоль края панели как недоразвитые пингвины над дрожащим блеском оживших проточных канав.

Я всё ходил туда и сюда и забрел прямо в нежно умиравшее небо, и наконец череда наблюдаемых и наблюдающих предметов привела меня, в обычный мой обеденный час, на улицу, весьма удаленную от той, где я обыкновенно обедаю, так что я решил зайти в ресторанчик на окраине города. Когда я вышел оттуда, ночь уже спустилась без дальних слов и церемоний. Тощий призрак – продолговатая тень, отбрасываемая счетчиком автомобильной стоянки на мокрый снег, – была странного рдяного тона; я установил, что причиной тому был рыже-красный свет ресторанной вывески над троттуаром; и вот тут‐то – покамест я там топтался, уже немного устало соображая, удастся ли мне, когда буду плестись восвояси, набрести на сходное явление, но только в неоново-синем колере, – возле меня с визгом остановился автомобиль и из него с наигранно-радостным восклицанием вылез Д.

Он проезжал через город, где когда‐то жил, по пути в Бостон из Альбани, и не в первый уже раз в жизни я почувствовал вчуже укол вины, сменившийся накатившим чувством раздражения по отношению к вояжерам, которые как будто не испытывают решительно никаких эмоций, оказываясь в местах, где на каждом шагу их должны подстерегать стенающие и корчащиеся воспоминания. Он затащил меня обратно в бар ресторана, из которого я только что вышел, и после обыкновенного обмена бодренькими банальностями образовался неизбежный вакуум, который он заполнил первыми подвернувшимися словами: «А знаете, никогда не думал, что у Цинтии Вэйн[87] больное сердце. Я узнал от своего адвоката, что она умерла на прошлой неделе».

2