Полное собрание рассказов в одном томе

Как наш Зеленодольск какой-нибудь нередко может похвалиться разве что сапожной мануфактурою по одну сторону железной дороги да ржавым адом автомобильной свалки по другую, так и все эти соблазнительные Аркадии, Икарии и Зефирии в планетарных атласах вполне могут оказаться безжизненной пустошью, где нет даже молочая, украшающего наши свалки. Это могут подтвердить и селенографы, объективы которых, однако, служат им лучше наших. В настоящем случае, чем сильнее увеличение, тем более зыбучекрапчатой кажется поверхность планеты; такой увидел бы ее ныряльщик, глядящий сквозь полупрозрачную воду. А если иные соединенные межевые линии смутно напоминают разметку доски для китайских шашек, с ее лунками и бороздками, то будем считать их геометрическими галлюцинациями.

Мало того, что я отказываю любой известной планете в какой-бы то ни было роли в моем разсказе — роли, отведенной в моем разсказе (который видится мне как некая небесная карта) каждой точке и тире, — я решительно не желаю иметь дело с технологическими прорицаниями, которыми, если верить журналам, ученые делятся с журналистами. Весь этот ракетный грохот и рокот не для меня. Не для меня маленькие рукотворные луны, обещанные Земле; звездодромы для звездолетов (или «астропланов») — одна, две, три, четыре, потом тысячи крепостей в воздухе, каждая со своей походной кухней и запасом провианта, построенные народами Земли в суматошной горячке конкуренции, искусственной гравитации и неистово плещущих флагов.

Мне, кроме того, совершенно незачем обременять себя специальным снаряжением — герметическими костюмами, кислородными аппаратами и тому подобными приспособленьями. Я, как и г. Бок (который должен появиться с минуты на минуту), имею полное право пренебречь этими практическими вещами (все равно они неизбежно покажутся чудовищно непрактичными будущим звездолетчикам, например, единственному сыну старика Бока), потому что всякие сложные устройства вызывают у меня либо недоверчивую скуку, либо нездоровое безпокойство. Лишь героическим усилием могу я принудить себя вывинтить лампочку, неизвестно отчего умершую, и ввинтить другую, вспыхивающую тебе прямо в лицо с отталкивающей внезапностью, словно яйцо, из которого прямо у тебя в руке вылупился дракон.

Наконец, я напрочь и с презреньем отвергаю так называемый «научно-фантастический» жанр. Я просматривал эту литературу и нашел, что она скучна ничуть не меньше журналов, печатающих детективные разсказы, — тот же ужасный, безпомощный слог, бездна диалогов, тот же огромный запас подержаного юмора. Шаблонные приемы, разумеется, замаскированы, но на самом деле они одни и те же в любом дешевом чтиве, все равно, идет ли речь о вселенной или о гостиной. Они напоминают бисквиты «ассорти», отличающиеся один от другого только формой и цветом, — чем ловкачи-кондитеры и завлекают истекающего слюной покупателя в сумасшедший павловский мир, где они за ту же плату варьируют простенькие зрительные впечатления, тем самым воздействуя на вкусовые и постепенно вытесняя их, а с ними и всякий талант и правду.

И вот положительный герой улыбается, злодей ухмыляется, а благородная душа щеголяет площадным жаргоном. Властелины констелляций, начальники галактических союзов, в сущности, неотличимы от бойких рыжих управляющих вполне земных контор на Земле, которые своими морщинками иллюстрируют повести «общечеловеческого значения» в засаленных ярких журнальчиках того рода, что всегда разложены в дамских парикмахерских. Фамильи покорителей Денеболы и Спики, самой ясной звезды в созвездии Девы, начинаются на «Мак», а фамильи невозмутимых ученых обыкновенно оканчиваются на «штейн»; иные из них, равно как и сверх-галактические гала-девы, носят абстрактные наименования Биола или Вала. Жители чужих планет, «разумные» существа, человекоподобные или изготовленные по разным баснословным образцам, имеют одно замечательное общее свойство: их внутреннее устройство остается неописанным. Мало того, что, уступая соображениям двуногой благопристойности, кентавры носят чресельные повязки — они еще и опоясывают ими передние ноги.