Полное собрание рецензий

«15 мая 1838 года в полдень Иван Тургенев, 19-летний юноша, наружность которого находили не только красивой, но еще и выдающейся и многообещающей (!!! – С. Г.), отслужив напутственный молебен в Казанском соборе, что на Невском проспекте, быстрым шагом направился к пароходству на Морской, где стоял у пристани корабль „Ижора“».

Ладно, наружность Тургенева оставим в покое, но какой-нибудь доверчивый немец, – скажем, школьник – так и решит: что помещики в России были по совместительству священнослужители;

а турист сойдет с ума, отыскивая на Морской улице руины причала, береговую черту… А какова картинка: русский барин пешком (да не рюкзак ли за плечами?) чуть не бежит по Петербургу, опаздывая на пароход… По счастью, в немецком тексте кое-что сглажено.

Еще из смешного:

«Тело Тургенева было выдано Полиной Виардо для отправки в Петербург лишь 19 сентября, то есть через двадцать восемь дней!»

То есть факт, конечно, мрачный; m-me Виардо – никто не спорит – особа еще та; но в злой умысел, подразумеваемый тут восклицательным знаком, – убейте, вникнуть я не в силах. Недостаток сноровки, некоторую, что ли, халатность – допускаю; попытку приватизации национального достояния – нет.

Не придираясь больше к мелочам (вроде «мемориальной доски из латуни», на которой высечены две надписи), отмечу на всякий случай – например, на случай переиздания – несколько неверных утверждений. Ну, или сомнительных. То есть я не сомневаюсь, что это ошибка – будто бы Достоевский уже в 1862 году «продолжал делать записи в свой „Дневник писателя“» (с. 81). И точно так же не сомневаюсь, что «виденье, непостижимое уму» – цитата совсем не из Блока, но испорченная пушкинская (с. 139).

А сомневаюсь я – что Гоголь в Петербурге «за восемь лет (1828–1836 гг.) написал почти все, чем прославил себя и русскую литературу» (с. 93).

И что новелла Клейста «Михаэль Кольхаас» посвящена «проблеме индивидуального террора, той самой, которой впоследствии посвятил большую часть своего творчества Ф. М. Достоевский» (с. 33). По-моему, тут триада некорректных утверждений, – особенно первое поразительно. Этак и «Юлий Цезарь» Шиллера – антитеррористическая трагедия (а других и не бывает), а Шиллер в «Разбойниках» – вообще – изучает организованную преступность… А я-то думал – Кольхаас погибает за идею правового государства. (Кстати: отчего не упомянуть, что Клейст однажды провел полгода в берлинской тюрьме?)

Все это, конечно, вполне поправимые пустяки. Главное – автор напал на золотую тему. Тут роится вокруг столько потрясающих сюжетов: например, драма Андрея Белого; столько примечательных текстов: да хоть бы «Zoo» Виктора Шкловского, например… Масса историй даже поинтересней, чем литературная биография Фридриха Горенштейна (хотя и без нее нельзя), и бездна неизученных фактов. Может получиться такая книга – русский читатель ей благодаря поверит, пожалуй, что и Берлин обладает душой. А немец – что русская литература состоит не только из Достоевского и Владимира Сорокина.

Уценено

Лев Толстой. Война и мир: Первый вариант романа

Роман / Предисл. И. Захарова. – М.: Захаров, 2000.

Лев Николаевич, несомненно, убил бы г-на Захарова (если только это реальный человек, не просто издательская марка), – а мне, признаюсь, его мысль симпатична. Первоначальный то есть порыв, если только я правильно его себе представляю. Я и сейчас не вполне забыл, – а семнадцать лет прошло! – с каким восторгом читал впервые восхитительный 89-й том «Литнаследства» – ах, какие там вдобавок иллюстрации! – где неведомая мне тогда Э. Е. Зайденшнур опубликовала этот черновик. Перед ее подвигом преклоняюсь и до сих пор не знаю более убедительного примера, когда сам себе пытаюсь доказать, что филология – не пустяки. Разобрать 1800 огромных листов, исписанных с обеих сторон убористым и пронзительным каким-то почерком, да еще на двух языках, – да еще с помарками, вымарками, вставками, рисунками, – а во многих главах и не Толстого почерк, а переписчиков, – и еще какой-то даме он диктовал, не самой грамотной на свете, – и все это прочитать и переписать в совершенном порядке, без единой ошибки, – притом ведь просто из любви, потому что какие там слава или деньги, смешно, – из одной любви – к тексту, что ли? – допустим, к тексту; бывают, значит, такие чужие тексты, что дороже зеницы ока…

Да за одно то, что имя этой замечательной женщины и непревзойденная работа упомянуты на обороте титула этой книги, я готов г-ну Захарову простить почти все.

Но не все.