Полное собрание романов

Подойдя к первой паре лошадей, он ухватился за упряжь и положил руку на бархатную шею. Шепча им по-испански какую-то ерунду, он шел, одной рукой цепляясь за лошадь, надежную, крепкую. Башмаки превратились в раскисшие тряпки, гетры — в лохмотья. Джеймс едва держался на дрожащих ногах: от голода подвело живот и сосало под ложечкой.

А еще он испугался. Это был настоящий страх, а не то ставшее привычным нервное напряжение от постоянного сознания близкой гибели в бою. В голове стоял несмолкаемый гул, который нарастал, становясь все громче, пока Джеймс не понял, что ни о чем другом он думать вообще не может.

Когда морозным утром был объявлен привал, отряд оказался в чистом поле, под бледным, подернутым редкими облаками небом. Над приземистыми домами, примерно в миле от дороги, курились дымки. Джеймс распряг первую пару лошадей и повел туда, в сторону жилья. Им двигали простые мысли: о крове, еде, сне. Но, едва размечтавшись, он тут же очнулся и вернулся к действительности. Слишком острым был страх, он не позволял расслабиться надолго.

Лошади брели по порыжелому полю, низко опустив головы. Джеймс толкнул покосившуюся дверь: из-за разведенного посередине коптящего костра выглядывало несколько пехотинцев в красных мундирах, двое навели на него кремневые ружья.

— Артиллерия, — произнес он, чтобы объяснить, почему на нем синий мундир.

Поняв, что это свой, пехотинцы с облегчением перевели дух. Один махнул Джеймсу рукой:

— Заходи, раз пришел, присаживайся.

Строение представляло собой остов с провалившейся крышей. Сарай или, скорее, конюшня, поделенная на стойла шаткими, источенными червем перегородками. На полу оставалось немного истоптанного сена. Джеймс подвел к нему лошадей, и те принялись жевать.

Красные мундиры развели костер из дерева, подобранного прямо здесь, — выломанные доски, обрушенные стропила и балки были свалены в кучу на голом полу. Сухая древесина весело пылала.

— Ну и холодина!

Джеймс устроился на сене и смотрел на пляшущее пламя. Страх притих, превратился из гула в шепот. Пехотинцы переговаривались, но Джеймс не следил за их беседой, даже не пытался, он и говорить уже не мог, не было сил. Откинулся назад, протянул ноги поближе к огню, глаза сами собой закрылись.

Когда он проснулся, пехотинцев не было. Исчезли и лошади. Выбравшись из сарая на свет божий, он обнаружил, что ушла и его колонна.

Теперь страх стал живым существом. Он вился вокруг, липнул к лицу, волосам, не позволяя дышать, думать, так что Джеймс только смотрел на раскинувшуюся перед ним скудную землю, на опустевшую дорогу. Потом повернулся и стал смотреть туда, откуда они пришли.

Он остался один.

Первая мысль была: почему пехотинцы его не разбудили? Вторая: потому что они украли лошадей.

Мысли появились, но служили слабым утешением.

Дрожа от холода, он потер руки. Посмотрел на высоко стоящее бледное солнце. Полдень.

Вот только какой день — все тот же или уже следующий?

Самый вид дороги заставлял цепенеть от страха. Она разрезала равнину, голые зимние поля. На ней человек чувствовал себя беззащитным и уязвимым, как вошь на бритой голове.

Понять, куда ушли войска, было нетрудно: их путь отмечали замерзшие колеи, оторванные подметки, брошенная телега со сломанной осью, навоз, желтые пятна мочи на снегу. Джеймс пошел за своими, но на дорогу выйти не решался, шел сбоку, по другую сторону придорожной канавы, спотыкаясь о камни и продираясь через кусты. То и дело он тревожно озирался, оглядывался, пока не заболела шея.

Вечером он набрел на павшую лошадь. С задних ног кто-то уже успел срезать мясо. Он тоже отхватил себе кусок и жевал по дороге; сухая, покрытая запекшейся кровью конина прекрасно утоляла голод.

Смеркалось, а Джеймс продолжал идти. Спотыкаясь, ковылял в полумраке. Он опять был никем — оживший прах, ползущий по поверхности земли. Но он вернется, нагонит своих. Там ему ничего не грозит. Там, в далекой Ла-Корунье, они смогут отсидеться, покуда не прибудет флот и не вывезет их — поспешно, ночью, как нечистоты из отхожего места.

На следующий день он нагнал нескольких отбившихся от полка солдат. Издалека увидел неясные очертания фигур, проступающие сквозь дорожную пыль. Двое присели у придорожной часовенки. У раскрашенной деревянной мадонны были выковыряны глаза, а листья и ягоды у ее ног замерзли, побитые морозом. Ниже, в каменной чаше, бил ключ, прозрачная вода вскипала, как в кастрюле, от нее поднимался пар. Солдаты напились и теперь отдыхали. Они выглядели непривычно чистыми, один обтирал шею намоченным платком. Джеймс подковылял к ним.

— Англичанин! — проговорил он издали, махнув рукой.

Солдаты переглянулись. Один кивнул, но никто из них не проронил ни слова.

— Слава богу, я вас все-таки нашел!

Джеймс упал на колени перед родником, зачерпнул воды и напился, ощущая вкус теплой сернистой воды и своей грязной и потной ладони. Не стряхнув капель с подбородка, он стянул с шеи платок, чтобы отереть пыль и пот.

— Далеко отсюда до главных сил?

Двое снова обменялись взглядами.