Полное собрание сочинений и писем в 3 томах. Том 3

В комнатах довольно тепло и очень сухо. Если закрыть большую — прихожую, — то на две жилых приходятся полукамин и кафельная печь. В кухне кроме плиты хорошая круглая печка. Очень чисто, светло и уютно. Нануша, я думаю, что ты в Феодосии будешь жить у своей коктебельской хозяйки? Я угадал? Да? А что ты скажешь о моем плане встретиться в Москве? Мне безумно хочется! Дела мои такие:

1) книга в «Прибое», 3 листа

2) масса рецензий там же

3) Маршак предлагает пересказ «Тартарена» по 80 р. с листа (это чепуха: турусы на колесах)

4) Слонимский берет в «Прибое» простой перевод «Тартарена» (это лучше)

5) редактура у Маршака по 50 р.

6) 220 р. уже заработано в Гизе и «Прибое» (из них 80 — Леонову) (выплачивают на днях)

7) вторая книга (Вильдрак) в «Прибое» будет на днях (3 листа).

Теперь, родненький, ты знаешь, чем живет твоя Няня. У меня большой друг — деда. Он чудесный и добрый. Я всё время у него на зеленом диване. Мне там лучше. Пташенька, солнышко! Эта наша разлука ненастоящая, она самая дикая. Я не верю в нее. Ты со мной, дружок.

Господь с тобой, Надинька! Я люблю тебя. Я муж твой, Няня.

Нануша, с больнамушкой ехать нельзя! Пережди ее! Слышишь!

Ласточка моя, кривоножка! Будь осторожна с отъездом!

Передумай еще раз!

108. Н. Я. Мандельштам

Из Ленинграда в Коктебель, 5 ноября 1926 г.

Телеграмма

Родненькая не грусти если Коктебеле плохо переезжай месяц Ялту здоров жду ответа устраиваю квартиру Надиньке Няня

109. Н. Я. Мандельштам

Из Ленинграда в Коктебель, 5 ноября 1926 г.

Надик, спасибо за ласковое письмецо! Я пишу вечером на почте после телеграммы. Слышу, как ее выстукивают. Родненький, будь осторожен. Началась настоящая осень. Слякоть, мразь, и в Царском тоже... Сегодня я побывал там у Ани. К удивленью моему, она завела себе прислугу. Блестели вымытые полы. Что-то шипело на примусе. Знаешь, она потеряла котика!!! Мне это страшно больно. Ведь он был твой. К твоему приезду я приготовлю щеночка-песика, которого ты хотела. Чтоб ты не плакал, Надик. Не сердись на меня, друженька, что я тебя отговариваю ехать. Ведь я не знаю, как ты можешь устроиться в Феодосии! Но, кроме шуток, я в состоянии послать тебя в Ялту. Ведь это от Крымушки тебе лучше стало! Ведь ты хоть полдня на воздухе, даже в холод! Или нет? Ведь тебе это нужно, Надик. Урви еще кусочек, сократи нашу зиму: она длинная-длинная... Если в Феодосии не резкая, не пронзительная погода — задержись там на хорошем пансионе, пока не надоест! А я люблю тебя и жду, но жду терпеливо. Ведь ты всё ближе и ближе. Твой голосок со мной.

Наночка! Умненькая! Ты хочешь, чтоб Няня за тебя решала. А Няня хочет, чтоб ты!

Скоро, родненький! Скоро! Пташенька светлая! Ты скоро вернешься.

Господь с тобой, женушка, друг, доченька, жена. Я твоя Няня.

110. А. Э. Мандельштаму

Из Москвы в Армавир, последние числа мая — первые числа июня 1927 г.

Милый Шура (это диктует Ося[57])!

Мы с Надей уже неделю в Москве и сегодня возвращаемся домой, справившись с издательскими делами. Кажется, намечается возможность через месяц махнуть на юг, и мы хотели бы взять курс через Армавир и осесть где-нибудь поблизости (лучше не у моря; напр<имер>, в Нальчике). Ты должен во что бы то ни стало вернуться осенью в Москву. Я понимаю, как тебе нужен Армавир, насколько в нем чище и лучше, но надолго это не годится. Не посылай папе никаких денег. Теперь это не нужно (у Оси, очевидно, будут.[58]) Вижу тебя, как ты сидишь в армянском кафе и мажешь на биллиарде. Мы нашли Армавир на карте и польщены его южным положением. Ты, как Печорин, поехал на Кавказ.

Мне решительно нечем похваляться — разве тем, что Надя совсем здорова (и добродушна[59]). Сейчас мы тряхнули московской стариной, будто никогда и не уезжали. Видели всех своих чудаковатых знакомых. Восхищались автобусами и такси. Ели икру с бумаги на извозчике, подражая «растратчикам». Умоляем тебя немедленно ответить. Если ты не ужился или нездоров, то бросай всё к черту и приезжай к нам в Детское. У нас там солидный дом с ванной, прислугой и телефоном. (Шурик, целую вас.[60]) Мы тоже ведем «сосновый разговор с еловым поколением». Бескин очень милый человек. Нарбут идет в гору. Гиз московский — дик и странен, как персидское посольство.

Лена требует, чтоб о ней тоже написали.

Крепко целую тебя. Жду писем. Приеду обязательно.

Ося

111. М. А. Зенкевичу

Москва, около 10 июля 1927 г.

Дорогой Миша!

Не дождался ты нас. Очень жалко, что не простились.

Привет Ал<ександре> Ник<олаевне>!

Я увожу с собой «Уленшпиг<еля>». В среду высылаю его спешной почтой на твое имя в «Зиф» обратно.