2. Об этом
вспомнил я теперь не без причины, а потому, что некто, пришедши к нам, сообщил весть горькую и тягостную и даже весьма
оскорбительную для Бога. Есть (сказал он) и теперь люди, осмеливающиеся делать то же, что и те варвары, или даже еще
более беззаконное; потому что изгоняют отвсюду притекающих к нашему любомудрию и с великими угрозами запрещают и
говорить что-либо о нем и учить ему кого бы ни было из людей. Услышав это, я тотчас вскрикнул, и многократно спрашивал
разсказывавшаго, не в шутку ли он говорит это. А он сказал: нет, я никогда не стал бы так шутить; не только не сказал бы
и не выдумал этого, а напротив, много бы дал и часто молил бы, чтобы мне даже не слышать об этом деле и теперь, когда
оно совершилось. Тогда, еще горше заплакав, я сказал: точно, это дело настолько нечестивее дерзостей Митридата и всех
тех (иноплеменников), насколько этот храм (духовный) много досточтимее и святее того (иерусалимскаго). Но кто, скажи
мне, и откуда те, которые отважились на такое дело? Для чего, по какой причине и с какою целию они бросают камни вверх,
мечут стрелы на небо, и ведут войну с Богом мира? Самей и фарафеи, ассирийские князья и все прочие (1 Ездры IV, 9) были
варвары, как это можно видеть и из самих имен их; по образу жизни далеки были от иудеев и не хотели видеть сопредельные
им народы усиливающимися, полагая, что могущество этих (народов) затмит, наконец, их собственную силу. А эти из-за чего
отважились на такое дело? Свобода ли их стесняется? Безопасность ли их нарушается? Содействует ли им кто из властителей?
Тем соизволяли в их предприятии персидские цари; но наши (цари), я уверен, желают и требуют противнаго тому. Поэтому я и
весьма изумляюсь, что при благочестивых царях, среди городов, как ты говоришь, отваживаются на такое дело. А что, сказал
он, если ты узнаешь большую еще странность, что делающие это представляются благочестивыми и называют себя христианами,
а многие из них уже и в числе посвященных (в таинства)? Даже кто то из них, по сильному внушению диавола, осмелился
нечистым языком своим сказать, что он готов отступить и от веры и приносить жертву демонам, потому что душит его
(негодование) при виде того, что люди свободные, благородные и могущие жить в удовольствиях, привлекаются к такой
суровой жизни. Услышав это, я был еще сильнее поражен, и соображая, сколько зла произойдет отсюда, оплакивал всю
вселенную и взывал к Богу: "
возьми от мене душу мою и от нужд моих изведи мя (3 Цар. XIX, 4; Пс.
XXIV, 17); освободи от этой привременной жизни и пересели в ту страну, где ничего такого и другой не скажет мне, и я не
услышу. Знаю, что, по отшествии отсюда, объимет меня кромешная тьма, где сильный плач и скрежет зубов; но мне приятнее
слушать скрежет зубов, чем произносящих такия речи". Увидев, что я так сильно печалюсь, он сказал: "теперь не время
этому; этими словами ты никогда не сможешь обратить погибших и погибающих; и зло, думаю, не остановится, а надобно
позаботиться о том, как бы нам погасить этот костер и остановить заразу; это вот наша обязанность; и если ты хочешь
послушаться меня, то, прекратив плач, составь увещательное слово к этим недужным и безпокойным, во спасение как им, так
и всем вообще людям; а я, взяв эту книжку, положу ее, вместо всякаго лекарства, в руки больных: так как между этими
больными есть много друзей моих, то они позволят мне придти к ним и раз, и два, и многократно, и, я уверен, скоро
освободятся от заразы". - "Ты, сказал я, мерою своей любви измеряешь и нашу силу; но у меня нет силы слова; если же и
кажется, что есть, то употребить ее на такой предмет я стыжусь не кого-либо другого, но всех язычников, как настоящих,
так и последующих. Их всегда я осуждал сколько за учение, столько же и за безпечную жизнь; а теперь вынуждаюсь
ознакомить с нашими пороками. Если некоторые из них узнают, что среди христиан есть люди, столь враждебные добродетели и
любомудрию, что не только сами уклоняются от таких подвигов, но не выносят и речей в защиту их, даже и на этом не
останавливаются в своем безумии, но если и другой кто станет советовать и говорить об этом, то и его отовсюду изгоняют;
если услышат это (язычники), то боюсь, что они признают нас не людьми, но зверями и чудовищами человекообразными и
какими-то демонами, губителями и врагами всей природы; и такое суждение произнесут не только о виновных, но и обо всем
нашем народе". На это он, разсмеявшись, сказал: "ты шутишь, говоря так; а я скажу тебе еще прямее, если ты боишься,
чтобы из твоих слов не узнали того, что все давно знают из дел; теперь как будто бы злой какой дух вселился в души всех,
только и речей у всех на языке, что об этом: войдешь ли на площадь, или в лечебницы, или в какую бы то ни было часть
города, где обыкновенно собираются люди, ничего не хотящие делать, - везде удивишь, какой смех все поднимают; а
предметом этого смеха и забавы служат разсказы о том, что сделано со святыми мужами. Как иные воины, побывав во многих
сражениях и одержав победы, весело разсказывают о своих подвигах, так и эти люди хвастают своими буйствами. Ты услышишь,
как один говорить: "я первый наложил руки на такого-то монаха, и нанес ему удары"; другой: "я сам прежде других отыскал
его келью"; "а я, говорит иной, сильнее других раздражил против него судью"; иной хвастает темницей и ужасами темницы, и
тем, что он влачил тех святых по площади; иной другим чем-либо. Потом все начинают смеяться над этим. И это (делается) в
собраниях христиан, а язычники смеются и над ними, и над теми, над кем они издеваются; над первыми - за их дела, а над
последними - за их страдания; и везде какая-то междоусобная война, а вернее - нечто гораздо худшее этой войны. Ведшие
такую войну, когда после вспомнят о ней, то проклинают всячески зачинщиков ея, и все, что случилось на ней, приписывают
злому демону, и те из них, которые больше других сделали на той войне, больше других и стыдятся; напротив, эти люди еще
хвалятся своими буйствами. И не только потому эта война нечестивее той (междоусобной), что ведется против святых и ни в
чем невиновных людей, но и потому, что (ведется) против таких людей, которые даже не умеют никому делать зла, а готовы
только терпеть''.