Полное собрание сочинений. Том 2. Отрочество. Юность

Одно изъ главныхъ стремленій на пути къ счастію, вложенныхъ въ душу человка, есть стремленіе къ самозабвенію, къ пьянству. Ежели это не пьянство наслажденья или любви, или труда, то это пьянство гордой умственной дятельности. Я все это время былъ совершенно пьянъ отъ наслажденія копаться въ этой двственной земл дтскихъ впечатлній и чувствъ и длать изъ нихъ новые, совершенно новые выводы. Ни семейныя дла, ни прогулки, ни рыбныя ловли – ничто меня не интересовало. Я въ это время замтно охладлъ ко всмъ нашимъ. И я убжденъ, что выводы, которые я длалъ, были не только относительно меня, но положительно новые. Я чувствовалъ это по тому неожиданному, счастливому и блестящему свту, который вдругъ разливала на всю жизнь вновь открытая истина. Я внутренно чувствовалъ, что, кром меня, никто никогда не дошелъ и не дойдетъ по этому пути до открытія того, что открывалъ я. Никому не нужно было будить меня. Часто всю ночь я видлъ и слышалъ во сн великія, новыя истины и правила, которыя днемъ оказывались вздоромъ, но которыя большей частью будили меня. Я вставалъ, умывался, выкладывалъ на столъ об тетради, сшитыя въ четвертушку изъ 12-ти листовъ срой бумаги, садился за столъ, съ удовольствіемъ перелистывалъ прежде написанное, радовался, какъ много, и приступалъ къ дальнйшимъ умствованіямъ. Но тотчасъ я чувствовалъ такой наплывъ мыслей, что я вставалъ и начиналъ ходить по комнат, потомъ выходилъ на балконъ, съ балкона перелзалъ на крышу и все ходилъ, ходилъ, пока мысли укладывались. Тогда я записывалъ, и снова длался приливъ, и снова я выходилъ иногда даже на лугъ и въ садъ, въ любимую мою чащу малины, гд длались мои великія философскія открытія. – Одна тетрадь была тетрадь правилъ, въ которой сдлалось много новыхъ подраздленій, другая тетрадь была безъ заглавія, это была новая филоссофія. Одна была приложеніе къ жизни, другая – отвлеченіе. Помню, что основаніе новой филоссофіи состояло въ томъ, что человкъ состоитъ изъ тла, чувствъ, разума и воли, но что сущность души человка есть воля, а не разумъ, что Декартъ, котораго я не читалъ тогда, напрасно сказалъ cogito ergo sum,¹⁴⁷ ибо онъ думалъ потому, что хотлъ думать, слдовательно, надо было сказать: volo, ergo sum.¹⁴⁸ На этомъ основаніи способности человка раздлялись на волю умственную, волю чувственную и волю тлсную. Изъ этаго вытекали цлыя системы. И помню радость, когда я въ согласіи выводовъ находилъ подтвержденіе гипотезы. Правила на томъ же основаніи подраздлялись на правила: 1) для развитія воли умственной, 2) воли чувственной, и 3) воли тлсной. Каждое изъ этихъ раздленій подраздлялось еще на а) правила въ отношеніи къ Богу, в) къ самому себ и с) къ ближнему. Пересматривая теперь эту срую криво исписанную тетрадь правилъ, я нахожу въ ней забавно-наивныя и глупыя вещи для 16-ти лтняго мальчика; напримръ, тамъ есть правило: не лги никогда, ибо этимъ, ежели и выиграешь на время въ мнніи людей, потеряешь потомъ; или въ правилахъ для развитія воли умственной: занимаясь какимъ-нибудь [дломъ], устремляй на него вс свои силы. Но въ душ своей я нахожу вмст съ тмъ трогательное воспоминаніе о томъ радостномъ чувств, съ которымъ я открывалъ и записывалъ эти правила. Мн казалось, что теперь ужъ, когда правило записано, я всегда [буду] сообразоваться съ нимъ. – Потомъ въ жизни я старался прилагать эти правила, выписывалъ изъ нихъ важнйшія и задавалъ себ, какъ урокъ, пріучаться къ нимъ. И много, много другихъ внутреннихъ движеній и переворотовъ произошло со мной въ это время; но къ чему разсказывать эту грустную по безплодности, закрытую моральную механику каждой души человческой. – Кром того, въ это же лто я прочелъ Principes philosophiques¹⁴⁹ Вейса и нсколько вещей Руссо и длалъ на нихъ свои письменныя замчанія. Въ голов моей происходила горячечная усиленная работа. Никогда не забуду сильнаго и радостнаго впечатлнія и того презрнія къ людской лжи и любви къ правд, которыя произвели на меня признанія Руссо. – «Такъ вс люди такіе же, какъ я, думалъ я съ наслажденіемъ: не я одинъ, такой уродъ, съ бездной гадкихъ качествъ родился на свт. – Зачмъ же они вс лгутъ и притворяются, когда уже вс обличены этой книгой?» спрашивалъ я себя. И такъ сильно было въ то время мое стремленіе къ знанію, что я ужъ не признавалъ почти ни дурнаго ни хорошаго. Одно возможное добро мн казалась искренность какъ въ дурномъ, такъ и въ хорошемъ. Разсужденіе Руссо о нравственныхъ преимуществахъ дикаго состоянія надъ цивилизованнымъ тоже пришлось мн чрезвычайно по сердцу. Я какъ будто читалъ свои мысли и только кое-что мысленно прибавлялъ къ нимъ.