Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

Еще была графиня Лидія Ивановна, но это былъ преимущественно политическій[1496] другъ и высшій безтолковый другъ. Онъ могъ себ представить, что она съ порывистымъ восторгомъ будетъ осуждать политическихъ непріятелей, будетъ восторгаться поступкомъ Алекся Александровича, будетъ ужасаться передъ испорченностью людскою вообще и Анны въ особенности, будетъ говорить высшія христіанскія общія мста, но выслушать, понять все душевное положеніе Алекся Александровича – онъ зналъ, что она не можетъ.

Между прочимъ, случилось такъ, что въ эту самую тяжелую минуту одинокаго отчаянія пріхала графиня Лидія Ивановна и оказалась самой действительной утшительницей для Алекся Александровича.

– Я прервала запретъ (j’ai forc'e la consigne), – сказала она, входя быстрыми шагами и тяжело дыша отъ волненія и быстраго движенія. – Я все слышала! Это ужасно! Скажешь, что мы живемъ за 20 вковъ въ идолопоклонническомъ мір до Христа, – сказала она приготовленную и нравившуюся ей фразу, съ свойственной ей самодовольной улыбкой.

Алексй Александровичъ привсталъ и хмурясь сталъ трещать пальцами. Его предположенія не обманули его. Услыхавъ этотъ знакомый ему тонъ, эту разчувственность своими собственными чувствами и умиленіе передъ собой, которыя исключали всякую возможность сердечнаго сочувствія къ другому, Алексю Александровичу стало еще тяжеле, и онъ думалъ только о томъ, какъ бы избавиться отъ нея. Онъ, по привычк учтивости, подвинулъ ей стулъ.[1497]

– Не угодно ли, графиня. Впрочемъ, я боленъ,[1498] графиня, очень боленъ, – сказалъ онъ, чтобы его не задержали.

Графиня Лидія Ивановна посмотрла на него молча; брови ея вдругъ поднялись внутренними складками, составляя треугольникъ, лицо ея такъ измнилось, что Алексй Александровичъ не узналъ бы ее.

– Алексй Александровичъ, – сказала она съ слезами въ глазахъ и въ голос, – бываютъ минуты, когда человку нуженъ другъ, нужна помощь. Возьмите меня. Могу я помочь? – сказала она, протягивая ему руку.

Минуту тому назадъ Алексй Александровичъ только одного желалъ – избавиться отъ нея; теперь онъ схватилъ ея[1499] руку и, цлуя ее, желалъ только однаго – чтобы она не покинула его, потому что онъ понялъ, что она жалетъ и любитъ его.

– Я разбитъ, я убитъ, графиня, я не человкъ боле, – говорилъ Алексй Александровичъ, глядя въ ея сочувственные, наполненные слезами глаза. – Положеніе мое тмъ ужасно, что я не нахожу нигд, въ самомъ себ не нахожу точки опоры.

– Въ себ мы не можемъ найти точки опоры. Опора и сила наша это – Онъ, если онъ въ сердц нашемъ. Я знаю, Онъ въ сердц вашемъ. Поищите Его, и вы найдете. Простите меня, что я учу васъ, – перебила его графиня Лидія Ивановна.

И не смотря на то, что въ этихъ словахъ было то умиленіе передъ своими высокими чувствами и было то, казавшееся Алексю Александровичу ложнымъ, новое восторженное христіанское настроеніе, которое распространилось въ послднее время въ Петербург, Алексй Александровичъ все таки чувствовалъ, что сердце Лидіи Ивановны полно простой жалости къ нему, и потому онъ продолжалъ высказывать то, что было боле всего больно ему.

– Я потому не нахожу опоры, что тотъ самый поступокъ, который я считалъ хорошимъ, – прощеніе и смиреніе, – что это самое обратилось противъ меня.

Лидія Ивановна въ лиц своемъ выразила недоумніе о томъ, что онъ считалъ усиленіемъ своего несчастія, – неужели потерю своей жены, развратной и гадкой женщины?

– Не потеря того, чего нтъ теперь, – отвчалъ Алексй Александровичъ. – Я не жалю. Но я не могу не раскаиваться теперь въ томъ, что я сдлалъ и считалъ высокимъ. Я чувствую себя пристыженнымъ и раскаивающимся за то зло, которое мн сдлали.

– Это то, что называютъ Respect humain,[1500] – сказала она. Это искупленіе. Не вы совершили тотъ высокій поступокъ прощенія, которымъ я восхищаюсь и вс, но Онъ,[1501] который обитаетъ ваше сердце. И если вы раскаиваетесь, то вы отрекаетесь отъ Него и Его помощи.

* № 143 (рук. № 92).

Следующая по порядку глава.